— Знаете, ваше благородие, я ведь из донских казаков.
И стал задавать Чингизу вопросы по истории казачества, в которых султан, как и вообще в русской истории, отнюдь не был знатоком. Известно ему было, что казаки несли службу в кавалерии, были верными подданными царя, а в происхождение их ему не приходилось вдаваться. Но он меньше всего стремился обнаруживать перед Курагиным свою неосведомленность и только поддакивал ему, когда тот пустился в рассуждения о казаках и русской истории.
Ведомо ли Чингизу, что казаки на протяжении многих столетий защищали южную границу России, участвовали в разгроме Золотой Орды, Астраханского и Казанского ханств, что запорожские казаки сокрушили Крымское ханство, что казаки сражались с турками и доходили до южных берегов Черного моря.
— А известно ли вашему благородию, что казаки и в его родную степь пришли?
Уж это отлично знал Чингиз и снова поддакнул.
А знает ли Чингиз, что казачья конница была всегда в первых рядах русских войск и ей принадлежат первые победы в войнах.
— Да, да, знаю, — отвечал довольно равнодушно Чингиз, продолжая думать о Чокане.
— Может, вы, ваше благородие, слышали и о том, что казаки не терпят никакого принижения?
— Принижения? — Не совсем понял вопрос Курагина Чингиз. — Ты яснее скажи.
— Не терпят, к примеру, когда их притесняют Романовы.
— Романовы?
— Да, Романовы. Я про царей говорю.
— Что-то я не представляю этого.
— А Степана Разина, ваше благородие, знаешь?
— Разина? — И тут Чингиз должен был признаться, что не знает, о каком Разине спрашивает рыбацкий атаман.
Курагин даже выругался с огорчением. Ведь каждый, по его убеждению, должен знать Разина.
И Чингиз, чтобы не выдать своего неведения, осторожно переспросил, о каком именно Разине идет речь.
— Да о том конечно, что против царя пошел и царский трон пошатал.
— А-а… этот… Ну, о нем-то прослышан, — не моргнул глазом Чингиз.
— А Пугачева?
О Пугачеве мудрено было не знать. На берегах Яика и дальше, на восток, в казахских степях еще живы были воспоминания о нем, поднявшем против царя восстание, одержавшем много побед, а потом схваченным и обезглавленным. Но Чингиза стало одолевать подозрение. И что он только выкапывает? Почему спрашивает о таких людях? И он ответил коротким:
— Не знаю!
— Как же вы это не знаете, а еще в офицерах ходите. Чингиз промолчал, насупился. Разговор ему был явно не по душе. Но Курагина уже нельзя было остановить.
— Мы, казаки, — он сжимал свои большие кулаки и потрясал ими, — и саблей, и пикой, и камчой многих били. И царям Романовым от нас доставалось. И среди тех, храбрых, были и мои предки.
— Твои предки? Ну расскажи, атаман, кто были твои предки? — Это его несколько заинтересовало.
Курагин, прихвастывая, путая слышанное когда-то от родителей со своим досужим вымыслом, поведал Чингизу свою родословную.
Оказывается, происходил он от Рамазановых, влиятельных татар Золотой орды. При Грозном Рамазановы приняли христианство и, по словам атамана, чуть ли не в князья вышли. Дед Курагина Евдоким в войне со шведами показал себя героем и был замечен Петром Первым. Петр сделал его своим адъютантом. В рослого, мужественного, красивого Евдокима влюбилась молоденькая дочка императора рыжеволосая легкомысленная Елизавета. Евдоким пренебрег ее вниманием. Елизавета, ставшая впоследствии императрицей, сумела сделать так, что Евдокиму по ложному жестокому наговору отрубили голову, а детей его выслали на Дон. Позднее потомок Рамазанова, казачий сотник Алексей Курагин, храбро сражался в русско-турецкой войне, вернулся на Дон уже атаманом.
— А его внук и мой отец Андрей Павлович Курагин, был атаманом уже на Яике, на Урале, в одной из небольших станиц, — продолжал рыбак. — Рос я озорником, рвения к наукам не проявлял. Служил, как все казаки, и дослужился до есаула. Вот тут меня взял в помощники атаман Лопатин, человек крутой и несправедливый. Довел он меня придирками до преступления. Разозлился я однажды и поджег его дом. И очутился на каторге, золото копал. Жил — никто не позавидует. Работа — не приведи господь. Вволюшку хлебнул горя. И бежал оттуда. Ясно?
— Ясно-то ясно. А сюда ты как попал?
— Рассказывать слишком долго.
— А власти о тебе знают? Не трогают тебя?
— Знают. Таких беглецов, как я, в этом краю хватает. По всей Сибири они бродят, селятся, где поудобней и незаметней. И в нашей степи так. Власти нас не трогают. Рукой махнули. Всех обратно на каторгу не вернешь. Разве уж самых опасных!