— Апырай, султан-ай, сильно не ушиблись?
— Ничего не случилось, ничего! — Чингиз, из гордости не желая показывать, что чувствует боль, самостоятельно пошел мелкими шажками и вдруг обнаружил, что припадает на правую ногу. Драгомиров поцарапал лоб и прикладывал платок к небольшой ранке. У Чокана пошла кровь из носу, а к этому ему было не привыкать. И только один Абы даже испуга не испытал. Недаром про него говорили, что и в воде он не тонет и в огне не горит. С привычным спокойствием он справился с возком, поправил сбрую и дожидался, что ему прикажут дальше.
Больше всех перепугался Кусемис. Он как схватил за ошейник виновника несчастья, так и застыл, оторопело поглядывая то на гостей, то на брата. Тлемис даже прикрикнул на него:
— Ну, что стоишь как вкопанный?!
— А что же мне делать? — растерянно промямлил старший брат.
— Ты знаешь, кто к нам приехал? Что наделала твоя собака!
Тихим Кусемисом неожиданно овладело раздражение. Он не переносил, когда на него кричали:
— Мне все равно кто… Я и собаку не учил бросаться и в гости никого не ждал.
Тлемису стало неловко за грубость и безучастность брата. Однако он знал, стоит ему заупрямиться, он и не такое наговорит. Поэтому он махнул на него рукой и залебезил перед Чингизом:
— Плохо получилось, торе мой, проедемте в наш дом, садитесь в возок.
Чингиз промолчал. Чтобы разрядить обстановку, Драгомиров сказал:
— Ничего страшного. Мы ушиблись немного. Уже вечереет. Разумнее всего переночевать в этой станице.
— Ничего страшного, — подтвердил Чингиз и удостоил Тлемиса благодарного взгляда.
— Садитесь, торе мой! — указал Тлемис на возок. И только тогда Кусемис спросил взволнованным шепотом у брата: «Кто это?».
— Чингиз!.. Да, да… Тот самый — ага-султан Чингиз… Внук хана Аблая.
Кусемис заметно оживился и круто переменил тон:
— Кони-то уперлись в мою юрту, значит в моей юрте и надо переночевать.
Тлемис шепотом, восклицая с тревогой «ой-бай, ой-бай», стал быстро доказывать брату, что в юрте у него и тесно и плохо, что торе привык спать на перине и пуховой подушке, и что угостить его Кусемису нечем.
Задетый за живое своим младшим братом, пастух оскорбился:
— Думаешь, я не найду у русских такой же вислозадой овцы, какую ты хочешь прирезать?
Тогда Тлемис пошел на попятную, чтобы не разжигать ссоры и не обижать брата дальше.
— Коке! — обратился он к нему с Почтительностью младшего, как не обращался обычно. — Пусть отпробуют и твоей пищи. У тебя есть айран?
Кусемис не ответил сразу. Неужели брат не знал, что молока одной коровенки не хватало на айран, что молоком в его юрте разбавляли просяной суп: это была единственная еда и единственный напиток. Но даже брату он постыдился сказать «нет» и, запинаясь, ответил уклончиво:
— Если не захотят ждать мяса, найдем угостить чем-нибудь другим.
— Ты только сам их пригласи.
И Тлемис вместе с Кусемисом подошел к Чингизу, явно смущенный столь затянувшимся, не рассчитанным на чужие уши разговором.
Султан еще не садился в возок, следуя правилам степной учтивости и полагая, что это идут обычные в таких слу-случаях переговоры между родственниками. О том, что Кусемис старший брат Тлемиса, Чингиз и не подозревал. Да он, в сущности, не очень-то интересовался им, как и всем простолюдьем. И когда Тлемис представил Чингизу своего старшего брата, он сухо протянул не слишком вежливое:
— А-а-а!..
Кусемис не обратил внимания на пренебрежительный тон или сделал вид, что его не заметил, и, подбирая самые убедительные и красивые слова, отдал должное гостю и в заключение пригласил его в свою юрту отведать угощения.
Ох, как не хотелось Чингизу преступать порог этого продымленного, жалкого, неряшливого жилища! Его отталкивал даже внешний вид. Да и не нужен ему этот Кусемис. Но… «Ты уважаешь хозяина — брось любимой хозяйской собаке кость.
Хочешь добиться поддержки младшего брата, не обойди своим вниманием и старшего».
И Чингиз сказал:
— Хорошо, мы идем к вашему дастархану.
Драгомиров не откликнулся. А Чокан? Разве он мог не посмотреть эту обшарпанную юрту. Она выглядела чуть лучше шалашей рыбачьего поселка, но самая захудалая черная юрта аула Карашы была по сравнению с ней куда опрятней. И как только в ней живут люди!
… Был Черный шанырак Белой юрты Орды.
Был свой черный шанырак, свой черный обруч и у ответвления Шайгоз рода Уаков. Шайгозинцы насчитывали в это время немногим более тысячи юрт. Их родовой черный шанырак, переходя из поколения в поколение, достался Сапаку, а теперь его хранил Кусемис. Менялся остов, обновлялись — пусть не часто — кошмы, а выделанный из дуба шанырак только темнел и затвердевал с годами, десятилетиями. Жили шайгозинцы бедно, не было в их роду теперь ни богачей, ни прославленных батыров, но они продолжали почитать свою обветшалую святыню, хотя юрта давно потеряла свой благопристойный облик и меньше всего походила на хранилище счастья. Она уменьшилась в размерах, вросла в землю, дрожала на ветру дырявой, пропитанной копотью кошмой. Но женщины, больные или желавшие ребенка, проводили, как и встарь, ночь на пороге этой юрты с молитвой и надеждой.