Разбогатевший торговец довольно равнодушно относился к своей одежде и на детей не слишком тратился. Девочки ходили у него в длинных ситцевых платьях, мальчуганы щеголяли в коротких полотняных штанишках. Двухтрехлетним малышам не полагалось и этого: они бегали в чем мать родила.
Но в своих торговых делах Сатыбалды был куда как аккуратнее и размашистей. О них и о широком влиянии Сатыбалды Чингиз хорошо знал и раньше. Что же касается всяких подробностей, то их дополнил словоохотливый ямщик, не преминув упомянуть о том, как жестоко обходится этот Садко с его кабанским собратом по ямщицкой езде.
Когда они уже въехали на станичную улицу, старик сказал:
— А знаешь, Чингиз Валиевич, у него во дворе четверо ворот, с какой стороны хочешь, с той и въезжай.
… Станица была как станица. По всей казачьей линии строились эти бревенчатые дома, чаще с дощатыми, реже с железными крышами. Одни поменьше, другие побольше. Так было и здесь. Только дом Сатыбалды, приметный издали, от самого въезда возвышался верблюдом в табуне лошадей. Когда подъехали ближе, удивились пестрой расцветке особняка — крыша зеленая, нижний этаж голубой, ставни павлиньей пестроты, ворота — в тон ставням. И повсюду — всякие цветочки, петушки. Хозяин, известный пренебрежением к своей одежде, разукрасил свое жилище так, чтобы каждый видел: да, здесь живет человек с достатком!
Старик ямщик, зная и спесь Сатыбалды и его уважение к чинам и богатству, прибавил ходу на станичной улице, чтобы веселым звоном зазвенели колокольцы, подвешенные к дуге. Колокольцы он подвесил самые что ни на есть звучные: он вез нынче и потомка ханской крови и офицеров российской армии. По одному звуку колокольцев Сатыбалды догадается: путники едут почетные, их надо принять самому, их не отправишь на постоялый двор. Оскорбятся, потом не оберешься беды.
Не слишком прыткие в степи кони под взмахами бича, под лихие возгласы приосанившегося ямщика с таким перезвоном и перестуком мчали прямо к дому Сатыбалды, что ни у кого не могло возникнуть сомнений: важные люди едут.
Не возникли они и у Сатыбалды, проверявшего что-то по хозяйству во дворе под навесом.
Приближающийся звон колокольцев отвлек его от обычных забот. Интересно, кто бы это мог быть? Сатыбалды подошел к воротам и заглянул в щель. «Прямо к моему дому направились. Издалека, должно быть. Не иначе как начальство», — бормотал он, поспешно вытаскивая засов.
Казалось бы, чего проще — раскрыть ворота. Но это нехитрое дело во дворе Сатыбалды почти всегда связывалось с небольшими, но забавными неприятностями. Всему виной были свиньи. Неуклюжие пестрые животные только и выжидали удобного случая, чтобы выскользнуть на улицу. Откуда у них и ловкость бралась? Они выскакивали на своих кривых ножках с необыкновенной быстротой и немедленно устремлялись к соседским огородам, подкапывая их и выбирая коренья по вкусу. Признавали они только своего свинаря Бощибая. Его они побаивались, а на остальных и внимания не обращали. И напасть могли, и свалить на землю. Тем более, никто из соседей не рисковал бить их палкой. Страх перед Сатыбалды соседи переносили и на его свиней.
Сатыбалды недоглядел, как рядом с ним очутился крупный черный кабан. Он метнулся на улицу, едва распахнулись ворота. Тучный Сатыбалды, тяжело придыхая, засеменил за ним. В это время ямщицкая повозка уже остановилась у дома. Пока не похожий на богатея богатей безуспешно старался загнать кабана обратно, на улицу выскочила и свинья со своими поросятами.
Сатыбалды безнадежно махнул рукой: ему не под силу было справиться.
— Бощибай! — крикнул он, как ему казалось, громко, а на самом деле хрипло и приглушенно. Горло, заплывшее жиром и хронически воспаленное от водки, давно не позволяло ему даже говорить в полный голос.
Но Бощибай услышал. Батрак был уже тут как тут. Нескладный и низкорослый, словно кривое дерево с широким раскидистым верхом и тоненьким коротким стволом. Он то и дело подымал свою худую руку с рукавом, закатанным до локтя зажимая какой-то тряпицей нос и рот. Ему, считавшему себя мусульманином, был противен запах свиней. Он вообще испытывал к ним непреодолимое отвращение, но ухаживал за ними уже много лет и умел их откармливать. Он даже принимал от маток поросят и возился с ними отчаянно ругаясь и поминая злым словом свиное рыльце, свиной пятачок. Он мог обругать и хозяина и его детей. Но Сатыбалды спускал ему это и, посмеиваясь, хрипел: «Довольно, свинья, довольно!»
… Услужливо выпятив свою, никогда не знавшую ножниц и гребня, спутанную поседевшую бороду, Бощибай заглядывал сейчас в рот Сатыбалды. Мол, что ты от меня хочешь, хозяин? Но, разозленный неудачной погоней за кабаном, Сатыбалды молча отвесил ему оплеуху. Пастух даже не поежился. Ну, ударил и ударил. Не в первый раз. Оглянулся, понял в чем дело и помчался за свиньями куда бойчее своего толстого повелителя.