… Всю дорогу не проронивший ни слова Чокан с обычным своим любопытством следил за этой сценой. Смешливый от природы, он захлопал в ладоши и безудержно захохотал.
— Ты что это? — недовольно остановил его отец.
— Разве не видишь сам? — с трудом проговорил Чокан, захлебываясь от смеха.
— Что ты здесь нашел смешного? — повторил отец.
— Ты, ата, лучше скажи, свинья это или человек? — и Чокан указал пальцем на Сатыбалды.
— Ой-бай, тише! — сердито прошептал Чингиз и толкнул Чокана под бок, чтоб тот замолчал.
Но мальчик продолжал смеяться:
— Ты только посмотри на того черного кабана и этого толстяка. Ну, какая между ними разница: один на четырех ногах, другой на двух. Вот и все. Они так похожи друг на друга. Скажи перед богом, что нет?
— Помолчи, Канаш-жан! Брось, я тебе говорю. — Шепот Чингиза стал пронзительным, свистящим. — Кирный, сердитый и есть тот человек, к которому мы ехали.
— Ну и что ж такого? Я говорю только о том, что увидел.
— Замолчи сейчас же. Вот он идет к нам. Услышит твой смех, неудобно будет.
Все свои силенки собрал Чокан и сделал серьезное лицо.
Вразвалочку, медленно направлялся к путникам Сатыбалды.
— Наш бай-купец Садко, Чингиз Валиевич, — успел тихо сказать ямщик.
Пока Чингиз, боясь, как и всегда, уронить свое достоинство, раздумывал, сойти ли ему с пролетки или отсюда поприветствовать станичного богача, старик уже пожимал руку Сатыбалды и торопливо ему сообщил: «Ага-султан. Подполковник Чингиз Валиханов». Внушительного впечатления это не произвело. Сатыбалды сделал только широкий жест в сторону ворот, означавший «прошу пожаловать».
Чокан взглянул на ворота и, не удержавшись, опять прыснул.
Мудрено туда было проехать или даже пройти, если в воротах сгрудились свиньи, возвращенные Бощибаем и соседями, если на шум во дворе и перезвон колокольчиков выбежали дети — весь выводок черных воронят. Все смешалось: ребятишки, поросята, чуть растерянный Бощибай, черный кабан, никак не желавший возвращаться обратно, и владелец дома с подозрительными маленькими глазками.
Чокану стало невыносимо смешно. Хохот так и душил его. Сатыбалды бросил на него взгляд исподлобья и угрюмо отвел в сторону. Ему и в голову не пришло, что мальчик может смеяться над ним. Но смех этот все равно показался ему грубым и неприличным. Дурной, должно быть, решил он про себя.
Свиней наконец загнали в сарай, на воронят прицыкнул отец, и они разлетелись кто куда. Путники наши въехали во двор и были приглашены в дом.
Но Чокан не унимался. Он нет-нет да и снова с необыкновенной отчетливостью представлял то кабанов — двуногого и четырехногого, то пестрых поросят и ребятишек, и опять смеялся: сначала в кулак, а потом заливисто и громко.
Сатыбалды мрачнел все больше и больше. Поведение сына султана ему явно не нравилось. Нахмурившись, он даже спросил у Чингиза:
— Что он, в своем уме или больной?
— Не замечал за ним ничего такого, — смутился Чингиз, — просто не знаю, какой шайтан его сегодня попутал.
… После чая Чингиз вышел просвежиться и позвал с собою Чокана. Глаза отца не предвещали ничего доброго. Он сжал кулаки:
— Ты бросишь, наконец, свои смешки? Стыдно за тебя, понимаешь? Или ты ждешь, чтоб я тебя ударил?
Отец вплотную подошел к сыну, а тот только вобрал голову в плечи и не сдвинулся ни на шаг.
— Бей, отец!
— И побью. Черная земля свидетель. Везде тебе тесно. Всюду норовишь что-нибудь затеять. И в Орде и в пути. Остановились на отдых. Дом просторный. С хозяином можно поговорить о деле. Но я смотрю, и здесь нам не усидеть. Сатыбалды уже волком смотрит. И все из-за тебя, из-за твоих смешков. Ты их прекратишь или нет? Не то мы сейчас уедем, но я тебя…
Отец уже готов был выполнить свою угрозу. Но испугать Чокана ему не удалось. В глазах сына вспыхивали такие же злые огоньки, как и в глазах отца.
Чокан не сказал, что он прекратит или продолжит свои шутки. Он заговорил совсем о другом:
— Ты от меня скоро избавишься, отец. Но пока я с тобой, не смей меня трогать. Слышишь, не смей. Плохо мне будет, тебе еще хуже. Не испытывай на мне свой кулак. Я правду говорю.
Чингиз почувствовал в словах сына хорошо знакомое ему самому недоброе упрямство. И не только упрямство, но и угрозу. Вспомнил себя юношей. Вспомнил рассказы о крутых нравах своих предков, способных на все, вплоть до петли на шею, когда их обидят. Нет, с этим мальчиком сладить не так-то просто.