Способный офицер, знающий премудрости тогдашней военной тактики и разбиравшийся в восточной политике России, он во главе казачьей сотни сопровождал в обратный путь представителя Кокандского ханства, приезжавшего в 1829 году к царю в Петербург с подарками. Из этого путешествия он возвратился с некоторыми предложениями к плану присоединения ханства к России. Участвовал Николай Ильич и в подавлении казахских восстаний, прошел со своим отрядом через Сузак до Чимкента, участвовал в разработке планов операций против Туркестана и Ташкента. Однако вскоре он ушел в отставку, возвратился к своим родичам в Ямышево и женился там на дочери артиллерийского капитана Варваре Филипповне Туркиной. Из Ямы-шева он переехал в Баянаул и служил некоторое время переводчиком ага-султана Баянаульского округа Мусы Чорманова, шурина Чингиза. Через несколько лет переехал в Пресновку, недолго служил в воинской части, размещенной в станице, а потом решил взяться за литературный труд — описать свои путешествия.
У Николая Ильича было семь или восемь детей.
Старший сын Григорий родился в Ямышеве.
Дети Николая Ильича, как и он сам, росли среди казахов, часто бывали в аулах, разговаривали по-казахски.
Григорий Николаевич уже в глубокой старости писал в своих воспоминаниях:
«В общем жители Ямышевки, в том числе и наша семья, одинаково хорошо говорили и на русском и на казахском языках. Станичные девушки и парни дома и на улице пели и русские и казахские песни, соблюдали русские обычаи, придерживались и многих казахских».
Вот такая семья и была у Николая Ильича в Пресновской, откуда он приехал погостить к своим родственникам в Островку и неожиданно встретился с Чингизом.
Обнимались крепко, смотрели друг на друга и, как водится, находили перемены — и морщинки и первые седины…
Из ворот дома вышел подросток в кадетской форме, посмотревший на Чингиза и его спутников с некоторым удивлением.
— Прошу любить и жаловать. Мой старший сын Григорий. По-казахски Кургерей.
Чингиз слегка пожал плечами. Мол, что это за казахское имя?
— Аксары Керей, Кулсары Керей… Есть же у казахов такое присловье? — улыбнулся Николай Ильич.
— Есть! — подтвердил Чингиз, довольный, что Потанин так хорошо знает казахский язык.
— Вот по этому присловью я ему и имя придумал. Что такое «кур», правда, мне неизвестно. Но если трудно называть «Кургерей», можно звать просто Гереем или Кереем.
Чингиз опять улыбнулся.
— Поздоровайся, Керей! — Николай Ильич показал сыну на Чингиза.
Кадет не растерялся, протянул руку и на чистом казахском языке произнес:
— Ассалаумагалейкум.
— Уагалайкум ассалам! — Чингиз потряс руку подростка, похлопал его по плечу. — Вырасти большим, будь счастливым.
Ревнивому Чокану с первого взгляда не очень понравился этот русский мальчик, одетый в военную форму, как торе. Единственное, что его приятно удивило, так это уменье и отца и сына чисто говорить по-казахски. Зоркие глаза Чокана сразу приметили и сходство Григория с Николаем Ильичем. Отец был рослым человеком, и сын тянулся вверх. Одинаковыми были у них темно-русые волосы. Только у отца они были гуще и вились сильнее, а у сына на лоб спускалась приглаженная челка. Сходство довершали глубоко сидящие небольшие глаза и выпуклые, по-монгольски резко очерченные скулы и такие же широкие виски, про которые казахи говорят, что они и тюбетейку натянуть мешают.
Чокан засмотрелся на Потаниных и даже растерялся, когда отец его представил:
— А это мой сын. Везу в Омск учиться. Слезай, Канаш-жан, отдай салем доброму моему тамыру.
Чокан растерялся еще и потому, что ему ни разу не случалось слышать, чтобы казахи по-мусульмански приветствовали русских людей. Сказалось и его трудно истребимое озорное упрямство. Он не сдвинулся с места и равнодушно отвернулся в сторону. Отец опять испытал чувство стыда, но, стремясь как-то загладить поведение сына, сказал не без смущения:
— Избалован он у меня. И не привык еще к русским.
— Ничего, ничего, привыкнет, — понял его Потанин. — Так как же мы решим, Чингиз Валиевич? Здесь мои родственники. Я к ним приехал с женой и ребятами. Может, погостюем? Или сразу к нам в Пресновку, в Кпытан махнем? Как лучше?
Ни на какой третий выход Потанин, конечно, не был согласен.
Чингиз рассказал ему, по возможности короче, о своих делах и почему он спешит в Омск.
— Тогда отдохнешь — и в Пресновку. — Николай Ильич был непреклонен. — Без твоей доли — сыбаги я тебя не отпущу, Чингиз Валиевич. Может статься, и в Омск вместе поедем.