… В доме. Потаниных Чокан даже сетовал про себя, что так много времени отнимало угощенье. Николай Ильич отдавал Чингизу все должные почести, соблюдая обычай казахов. Из своей заимки, где он держал табун лошадей и отары овец, в первый же день приезда велел привести жирного стригунка и зарезать его:
— Это доля твоего деда Аблая.
И хотя мяса оставалось вдоволь и на следующий день, новый жеребенок пошел на убой:
— Это доля — сыбага твоего отца Вали-хана.
На третий день прирезали яловую овцу — сыбага байбише Айганым.
Николай Ильич и на четвертый день хотел забить еще одну овцу, но Чингиз решительно воспротивился:
— И без того хватает мяса. Не пить же мы будем овечью кровь.
Но в пятый день, в канун отъезда, под ножом оказались два годовалых ягненка. Тут Потанин был настойчив:
— Это твоя доля и доля твоего сына.
Понятно, такие горы мяса предназначались на угощенье не одного Чингиза. Потанин слышал, что в аулах рода Кошебе недолюбливают бывшего султана и, чтобы поднять в их глазах Чингиза, он пригласил знатных кошебинцев разделить с ним дастархан. Разумеется, они не могли отказаться от приглашения: Потанин в станице считался видным человеком, и ссориться с ним было нельзя. Кошебинские баи, можно сказать, против своей воли приехали в дом Николая Ильича, с Чингизом вели себя необычайно вежливо и даже сделали попытку позвать его в свой аул.
— Я сам достойно провожу своего гостя, — круто отклонил предложение Потанин, а Чингиз только руками развел: мол, здесь он во власти Николая Ильича…
Чингиз чувствовал себя спокойно под этой мирной гостеприимной крышей. Первые два дня его еще волновало, как бы Чокан не поссорился с Гришей Потаниным. Ведь он так недружелюбно и ревниво посмотрел на него вначале. Но мягкий и тихий Григорий сам сделал шаги для сближения. С детских ранних лет Гриша рос среди аульных ребятишек и, конечно, у него были многие, одинаковые с чокановскими привычки. Когда старшие уединялись или отдыхали, можно было выкупаться в озере, и, хотя в общем возраст и кадетская форма не позволяли, поиграть в асыки — они так развивают меткость глаза. Можно было просто поговорить. Мальчики вместе обедали и вместе спали в детской комнате.
Имя Григорий, Гриша чуждо было слуху Чокана и с трудом выговаривалось. Кургерей звучало тоже сложновато. Так он и стал Кереем и для Чингиза и для Чокана.
Чокана особенно интересовало учение Керея. Ему самому предстояло учиться в Омске, и поэтому он старательно выпытывал все подробности. Знал об этом и Григорий Потанин. Он закончил начальную школу в Пресновской, а в 1845 году поступил в Омское училище, преобразованное в следующем году в кадетский корпус. Прошел год, как он проучился в корпусе, и теперь отдыхал на летних каникулах дома.
Гриша рассказывал: в прежнем училище велись занятия и на татарском языке, а после преобразования училища в кадетский корпус единственным языком для преподавания стал русский.
— Как же я буду изучать науки! — тревожно воскликнул Чокан.
— Не бойся, ничего трудного нет, — успокоил его Керей. — У нас в корпусе есть дети и мусульман и монголов. За одну зиму изучишь русский язык.
Гриша показал ему русский алфавит и начал знакомить с буквами. В прошлую зиму он сам посещал уроки татарского языка, научился арабскому письму и свободно читал. Но говорил он и читал по-татарски на казахский лад.
Чокан тоже хорошо знал арабское письмо.
У Гриши Потанина были и татарские книги.
Сопоставлять русские буквы с арабскими было действительно не так уж тяжело. И Чокан со своей отличной памятью быстро усваивал потанинские уроки. Правда, он усвоил пока всего несколько слов: я — мен, ты — сен, он — ол, вода — су, хлеб — нан, я ем — мен жеймин, ты ешь — сен жейсин, он ест — ол жейди. И еще несколько коротких сочетаний…
… Отцы радовались этой крепнущей дружбе. Особенно Чингиз, довольный, что этот уравновешенный, рассудительный русский мальчик, знающий к тому же казахский язык, будет учиться вместе с его сыном.
Николай Ильич в свою очередь придавал большое значение тому, что Чокан, сын друга, будет одним из первых мальчиков казахской степи в новом кадетском корпусе.
Николай Ильич был и офицером и российским верноподданным, но, выросший среди казахов, он дружил со многими из них. Знакомясь с казахской историей, бытом и культурой, он видел в казахском народе черты добродушия и честности. Можно сказать даже больше: он полюбил казахов, стремился приобщить их к русской культуре, чтобы открыть дорогу гражданскому росту народа. По его мнению, надо было шире привлекать казахских детей в русские школы. И он часто советовал делать так своим тамырам. Тамыры слушали внимательно, однако поступали по-своему: желающих, как правило, не оказывалось. Но, как говорится, просьбу, обращенную к небу, выполнила земля: его старый друг Чингиз вез своего сына учиться в Омск.