Каким он был, странник Асан-Кайгы?
Может быть, и ему, Чокану, придется так же тщетно странствовать по свету?
Ему не шли на ум и занятия русской азбукой. Он забыл о том, что рядом дремлет Гриша.
Он даже не заметил, как на горизонте показался. Омск… Город стоял на высоком берегу Омбы — Оми, там, где она впадает в Иртыш.
Он был заложен в 1716 году на месте татарского аула Омбы. Омбы, Омбылау значит «вязнуть в глубоком снегу». Да, глубокие снега выпадают здесь, в пойме двух сливающихся рек, — ни пешему не пройти, ни конному не проехать.
Дорога Жолды-Озек проходила низиной, город возник издалека. Сторожевыми башнями крепости, церковной маковкой с крестом.
Первым увидел Омск Гриша. Как только он открыл глаза, дремоты как не бывало. Подтолкнул Чокана.
— Смотри, вот он — Омск.
Чокан, очнувшись от своих дум, всмотрелся туда, куда показывал Гриша.
— Это что?
— Крепость.
— А там дальше? Я вижу большой дом.
— Это острог.
Чокан не сразу понял. Гриша объяснил ему как мог.
— Значит, там держат людей и не выпускают их.
Гриша принялся было растолковывать Чокану, но тут вмешался Чингиз. Ему не хотелось, чтобы сегодня, перед въездом в город, сын узнавал об Омске всякие невеселые подробности. Он отвлек Чокана от крепости, от острога:
— Погляди, Канаш-жан, какой прекрасный Омск. Тебе жить там!
Город был еще далек. Проходили верста за верстой, а казалось — они стояли на месте. Теперь Чокан не сводил с него глаз. Теперь он больше всего желал как можно скорее увидеть вблизи его башни, его крепость, увидеть кадетский корпус, где начнется новая, такая не похожая на прежнюю его жизнь.
Часть третья
В ОМСКЕ
В степи Малтабар далеко опережал Чингиза, словно выхваляясь своими рысаками. Чокан даже обижался порой. Но у въезда в город они поравнялись и уже не отставали друг от друга.
Чокану все было внове: каждый домик на окраине, каждый встречный — будь это обыкновенный городской мальчуган, старый бородатый казак, сидевший у своего дворика и равнодушно покуривавший трубку, или степенная женщина, выходящая с покупками из лавки.
Пыль, почти незаметная в степи, оседала даже на листве редких деревьев. Она стлалась за их возком густыми клубами.
— Где останавливаться будем, таксыр? — прокричал Малтабар.
Чингиз только рукой махнул. Мол, все равно где.
Малтабар попридержал своих рысаков, соскочил с тарантаса, подошел к возку:
— Хотите, у купчихи Коробейниковой? У нее постоялый двор и для мусульман и для русских. Кормит хорошо. Комнату я вам устрою. В обиде не будете. Тратиться не придется.
Чингиз быстро согласился. С той, уже далекой поры, когда он учился и жил в доме богача — татарина Сейфсаттара и едва не стал мужем беззаветно полюбившей его Диль-Афруз, он не раз, приезжая в Омск, обходил и дом Сейфсаттара, и дом ахона сибирских казахов Габдуррахима, и дома других казахов и татар. Ему приятнее всего было останавливаться у одного казачьего есаула, весельчака и его тамыра, но теперь, вместе с сыном, это было не так удобно. Настойчиво звал его и Драгомиров, но он знал, — Драгомиров жил небогато, и поэтому не хотел стеснять его. У купчихи так у купчихи! Кажется, он слышал ее фамилию и даже помнит ее дом.
Тем временем они проезжали уже той частью города, где расположился кадетский корпус.
— Здесь я останусь, — сказал Гриша. — А завтра тебя найду, Чокан.
Сколько окон! Сколько окон! Это было первое впечатление от огромного, каменного, чисто выбеленного здания, растянувшегося так далеко, что на этом пространстве могла разместиться вся их Орда с аулом Карашы.
— Я тоже учился здесь, сынок. — Чингиз смотрел не на корпус, а на Чокана. — Тогда здесь было войсковое училище. Ну, прощайтесь, дети. Завтра, Керей, приходи к нам.
Мальчики обнялись. Чокану очень не хотелось расставаться. Разреши отец, он бы вместе с Потаниным хоть сейчас перешагнул порог этих больших дверей…
Тронулись дальше, к той низинной части Омска, которая называлась Мокрое.
Дом Коробейниковой с просторным подворьем не походил на остальные дома. Неуклюжий, двухэтажный, да еще с мезонином и пристроенной к нему баней, он сразу бросался в глаза.