Чингиз верил Драгомирову, а Драгомиров сообщу ему в общем неутешительные вести.
В Омске и в Оренбурге рассчитывали к началу Кусмурунского собрания направить воинские отряды, чтобы оказать давление на казахов. Но военный министр князь Чернышев рассудил иначе. Политика смягчалась, становилась более гибкой. Местным властям запретили применять оружие в степи. «Народам, подчинявшимся нам в недавнем прошлом, — говорил князь во время своего пребывания в Омске, — надо дать покой и вмешиваться в их споры только тогда, когда под угрозу ставятся интересы Российского государства. Внутренние тяжбы пусть решают сами казахи».
Из слов Драгомирова Чингиз понял и другое. Царское правительство дорожит своими людьми в степи. Поэтому Чернышев отменил отправку ревизоров в Кусмурун по жалобам, поступившим в Омск на старшего султана округа, Это было скорее плохим признаком, чем хорошим. По существу, Чингиза отдавали на суд самих жалобщиков.
Александр Николаевич пытался, правда, его успокоить:
— Положение твое, друг мой, аховое. Но выход есть, и падать духом не стоит. Ты бы мог и на суде легко свернуть себе шею. Должен сказать откровенно: ведь многие жалобы подтвердились. А русский военный суд — жестокий суд. Я и Князю говорил: «Пожалуй, лучше будет для Валиханова держать ответ перед биями». Он согласился со мной. Жалобы эти будут по-прежнему в Омске, а разбирательство бии проведут на основе устных показаний. Тебе, Чингиз, заранее следует расположить к себе биев, пойти с ними на мировую. Они сумеют успокоить потерпевших. И выгородят тебя. Что же до омских бумаг, то их, в конце концов и уничтожить не трудно. Значит, главное для тебя — заручиться поддержкой биев. Не сумеешь — пеняй на себя. Тогда твое дело — труба! Тут тебе никто не поможет, кроме бога. Но и он, как ты знаешь, не всех берет под свою защиту.
Драгомиров укатил дальше, в Оренбург. Чингиз, провожая однокашника, просил его обязательно заехать на обратном пути. Драгомиров пообещал, но не очень определенно.
Итак, нечего и думать, что помощь придет из Омска. Оставалось одно — следовать доброму совету. Выискивая способы умиротворить разгневанных биев, Чингиз прежде всего освободил из каменного сарая крепости посаженного им самим Андамаса.
Освободил и даже растрогал его своей речью. Обещал не ссориться больше, просил забыть прошлые обиды:
— Правду сказать, зол я был на тебя. Может, ты заслуживал и более строгого наказания, но я пощадил тебя. И теперь предлагаю мир. Знай, своих обидчиков я решил оставить в покое. Заботиться буду о кусмурунских аулах. У многих не достает скота. Своею властью постараюсь восполнить его. Найду способ, можешь не сомневаться. Так и передай, Кожыку и Есенею, и всем остальным.
Андамас принял слова Чингиза как чистую правду. Он знал — султан не дает пустых обещаний. И, не откладывая на завтра, Андамас уже гонцом Чингиза выехал верхом в окрестные аулы.
Слова о мире и спокойствии дошли уже до многих аульных вожаков, их толковали и так и сяк, многие начинали склоняться к мысли о необходимости пойти на уступки. Может быть, так и произошло бы, но тут случилась новая беда. И не по воле недругов. Новую беду на дом Чингиза накликал его сын.
Мальчуган вот уже много дней наблюдал, что происходит в ауле Отея и Тулегена. Там не любят отца, там раскинули юрты вопреки его воле. Хорошо, я им отомщу! В ясных глазах Чокана искрились недобрые огоньки. Я уж придумаю что-нибудь такое!
Он перенес игры поближе к Замыкающему роднику. Пологая ровная вершина песчаного холмика была так удобна для игры в асыки — бараньи косточки, которыми с утра до вечера забавляются чуть ли не все мальчишки в степи. Рядом тянулся овражек, густо заросший низкими кривыми березками. Листва была свежей, блестящей. Деревца питал протекающий по дну оврага родник. За родником серели юрты ненавистного аула. На лугу паслись освобожденные от привязи ягнята. Ягнят манил овражек, прохладная тень, чистая вода. Они зашли в березнячок и оказались совсем под боком Чокана.
Чокан пристально следил за ними. Ягнята как ягнята. И вдруг нехорошо засосало под ложечкой. Нет, не просто ягнята, а ягнята Отея. Прирезать их здесь в овраге, и дело с концом! Шепе однажды рассказывал: какой-то озорной мальчишка проникся злобой к соседу, выбрал в отаре его овец барана-кошкара, схватил, разрезал живому голень и вытащил асык! Может быть, и мне так сделать, подумал Чокан, и уже не мог расстаться с этой навязчивой мстительной мыслью.