Между тем, число сторонников Есенея росло с каждым днем. Особенно много юрт пестрело на западном берегу Кусмуруна и у оврага Хан-Жаткан. Все продовольственные заботы Есеней принял на себя. Он пригнал на убой десятки яловых кобылиц-трехлеток, пять косяков дойных кобылиц для кумыса с дальних пастбищ, велел привезти и знаменитый котел тай-жузген, чтобы всегда в нем был запас степного напитка.
Повстанцев становилось все больше и больше. Но Есенею и этого было мало. Он вспомнил об именитом Мамыке, одном из вожаков рода Акташы. Его Чингиз насильно оттеснил в степи Тургая. Есеней отправил к нему посланца Садака, сына Кетебая из рода Уак, уединенно жившего в изгнании. Садак от имени Есенея призвал Мамыка и всех акташынцев к мщению, к налету на Орду. Акташынцы, много лет таившие обиду, откликнулись на призыв. Все мужчины сели на коней и присоединились к сборищу у оврага Хан-Жаткан. Поспешил со своими сородичами — тыгышынцами только что вернувшийся из Сибири Жургимбек-батыр. Он владел в свое время угольным промыслом. В год насильственного переселения Жургимбек стал сопротивляться, и Чингиз устроил ему ссылку в край, где на собаках ездят. Мудрено ли, что Жургимбек радовался возможности свести счеты со своим давним ненавистным врагом.
Народа, словом, собралось столько, что нетрудно было сокрушить одинокий ханский аул, возвышавшийся на Кусмурунском плоскогорье. Но повстанцы ели мясо, пили кумыс, много говорили о часе мщения и не предпринимали никаких действий. Эту нерешительность Чингиз истолковывал как страх перед крепостью, перед русским войском.
Чингиз часто навещал Шамрая в крепости, объяснял ему расстановку повстанческих аулов, сообщал имена вожаков. Шамрай понимал, что положение осложняется, и в обход инструкций Драгомирова предлагал попугать повстанцев из пушек. Они рассеются по степи и во второй раз не сунутся. Но Чингиз не согласился. Он, зная, что народ озлоблен и недоволен им, не хотел ухудшать своего и без того шаткого положения. Правда, меры предосторожности он принял, выставив между аулом и крепостью вооруженную конную охрану. Кроме того, он договорился с Шамраем, что в случае наступления Есенея крепость даст ему отпор.
В лагере Есенея все продолжалось по-прежнему: ели, пили, грозили. Тогда Шамрай предложил Чингизу вести переговоры с повстанцами в крепости. Чингиз и на это не согласился. Только дома. Еще подумают, что я боюсь.
Тем временем Шамрай вел переговоры со штабом казачьих линейных войск и ввиду большого наплыва повстанцев просил выслать ему вооруженную помощь. Вскоре пришла депеша, что в крепость направляются два эскадрона — из штаба и Кокчетава.
Решал бы все один Есеней, кровопролитие уже совершилось бы.
Но в ту пору к нему приехал бий Токсан, выходец из алдайской ветви кереевцев. К советам уже престарелого бия всегда прислушивались не только его прямые сородичи, но и уаки, и аргынцы с кипчаками. Его ценили и за красноречие, и за мудрость, и за то, что отец его Жабай и дед его Кара слыли в прошлые времена справедливейшими биями Среднего жуза.
Сказители передавали из уст в уста: когда самые знатные представители Среднего жуза посвящали Аблая в ханы, один конец белой кошмы держал почтенный бий Кара. Прошли годы, бий совсем состарился, и его навестил благодарный хан. В юрте старика играл его внучонок Токсан. Аблай сам вложил ему в рот кусочек мяса, провел ладонью по лбу и дал свое благословение. Вот поэтому, утверждали ревнители старины и старинных обычаев, бий Токсан умом и ораторскими способностями превзошел своего деда.
Понятно, что и сам Токсан чтил память Аблая и уважал его потомков. Немощный телом, он уже никуда не выезжал из своего дома. Но когда до него дошла весть, что готовится нападение на Орду, он не смог перенести одиночества и впервые за много лет сел на коня.
В глубине души Есеней был недоволен его приездом. Веря в дух предков, он потерял веру в Черный шанырак. Непримиримый к Чингизу, он обязан был считаться и с советами старика. Глубоко почитая Токсана, он боялся, что старик разрушит все его планы. Токсану не надо было повторять своей просьбы. Есеней дважды в год — зимой и летом — приглашал Токсана в гости — получить его благословение. Токсан состарился — Есеней сам стал ездить к нему. В случае трудной тяжбы Есеней поступал так, как советовал ему Токсан. Слово старого бия было окончательным при определении тяжести преступления и меры наказания. Никогда не забывал Есеней отправлять Токсану скот. Мудрый аксакал, не скупясь на похвалы, называл Есенея и батыром, сокрушающим врага, и грозой, наводящей страх… И если его о чем-нибудь просил Есеней, он сразу же откликался.