— Ты хочешь назвать Есенея? — спросил Курымсы.
Токсан, как подобает искушенному в красноречии бию, ответил иносказательно, улыбаясь только уголками губ:
— Зачем повторять слово, уже произнесенное другим.
Но Курымсы ломился напрямик:
— Я поддержу Есенея, но поддержит ли его народ?
— Ты, мой курдас, думаешь о том, о чем не надо думать. Ты бий, ты волен произнести свое слово. Но не тяни сам руки к поводьям. Кереи и уаки без тебя решат, кому взять власть.
Опять было произнесено слово «макул», слово согласия.
Курымсы и Токсан прошли в юрту Есенея, красного от кумыса, нетерпения и злости.
Курымсы, едва успели обменяться приветствиями, сказал о своей поддержке. Есеней принял ее как должное и сразу обрушился на Чингиза:
— Хочет он уйти отсюда невредимым, пусть немедленно вернет обратно русские войска, что идут к нему на помощь. Я знаю все. Мне сообщают каждый день в час утренней дойки кобылиц об их продвижении. Отряд из Ыстапа сегодня уже в Кара-Оба. Кокчетавский отряд дошел до озера Койбагар. Пока они не отступят, никаких переговоров и быть не может. А если они станут продвигаться, я начну сражение. Да, начну сражение!
Есеней совсем побагровел, его душила ярость:
— Да! Да! Как только услышу, что они тронулись сюда, уничтожу Чингиза со всем его добром.
Курымсы бросил взгляд на Токсана. Всем своим видом бий поддерживал Есенея. Он знал, как знал это и Курымсы, что Есенея не утихомиришь, пока он своего не добьется.
Курымсы сказал мягко, осторожно:
— Я поговорю с Чингизом.
Гневно сверкнули большие глаза Есенея:
— О чем говорить с ним, бий? Никаких разговоров больше. Если он сегодня не отправит своих гонцов в отряды, чтобы они отступили, вы уж на меня не обижайтесь. Посмотрим, поможет ли Чингизу небо, если я начну действовать.
И снова было произнесено слово «макул», как будто в нем находился ключ к решению всех вопросов.
Курымсы опять отправился к Чингизу. Султан был еще немногословнее, чем в прошлый раз. «Подумаю», «посоветуюсь», — отвечал он бию, подробно изложившему требования Есенея, а сам думал о капкане, в который попал, и о том, поможет ли ему Драгомиров.
Александр Николаевич не заставил себя долго ждать, но ничего утешительного Чингиз от него не добился.
Он быстро разобрался во всем, что происходит в степи, и начал действовать по-своему. Прежде всего он выполнил требование Есенея и послал двум русским отрядам всадников с приказом возвращаться обратно на свои места.
С Чингизом он разговаривал не то чтобы сухо и официально, но тоном, не допускающим возражений:
— Пойми, с должности я тебя снять не могу, как не в силах и оставить тебя в ней. Это решает Омский генерал-губернатор. Ты хочешь знать мой совет? Освободи себя от должности сам. Напиши об этом заявление. Понял меня?
Чингиз удивленно глядел на однокашника. Неужели так плохи его дела? Неужели и Драгомиров с Есенеем? А тот продолжал, отчеканивая каждое слово:
— Я от тебя ничего не скрываю. Я познакомился в Омске с бумагами и должен сказать — в жалобах на тебя много правды. Если эти письма попадут в суд, тебе будет еще хуже. Тебя не только снимут, но и упекут в Сибирь, куда ты сам многих упекал.
Чингиз растерялся:
— Ну, хорошо, я напишу заявление, меня освободят, но жалобы-то останутся. Смогу ли я от них избавиться?
Драгомиров улыбнулся:
— Понятно, сможешь.
— Но как, скажи мне, как?
— Я просто велю сжечь эти жалобы.
— Да, но почему ты не можешь это сделать сейчас, не снимая меня с должности.
— Вот уж этого никак не могу сделать. Пойми ты простые вещи. В степи настроены против тебя. Если ты останешься, заявлениям не будет конца. Уничтожу одни жалобы, напишут новые. Волей-неволей придется вести расследование. А суд ничего утешительного тебе не принесет. Ты согласен?
Чингиз невесело кивнул головой. Внутренне он был уже сломлен.
— Слушай меня дальше. По-моему, лучший для тебя выход — ехать теперь вместе со мною в Омск. Забирай с собой и мальчишку. Довольно ему отсиживаться в крепости.
— Чокана везти в город? А зачем?
— Насколько, я понимаю, — Драгомиров сощурил глаза, доказывая свою полную осведомленность в событиях, — народ так озлоблен, что не успокоится, пока сын твой здесь. Но дело не только в этом. Я ведь догадываюсь, Чингиз, что происходит в твоей душе. Ты думаешь о ханских временах. Не правда ли? Так вот, знай: птица вылетела из твоих рук и не вернется обратно. Ты уже не хан, а только чиновник Российского государства.