Им ребеночка только одного Бог дал, сына Дея Федоровича. Хороший мальчишка, маме помогает. Со школы придет, с дровами поможет, по воду съездит на «буране», правда, ульет крыльцо все, да сам и расшибется. И так изо дня в день. А дни у хозяйки на один похожи, событий-то нет, и вот уже ноябрь и радуйся – если б не постоянное чувство одиночества и забирающего хозяйственного круга, когда одна мысль – не поскользнуться, не вередиться, не заболеть, тем более на вертолете грипп злючий привезли. Сначала ноги ломит, а потом температура сорок.
Середина ноября… В тайге у охотников целые эпохи сменились, и каждый день, как деревенский месяц по впечатлениям. Взлеты и спуски. Сопка на сопке. А тут равнина. И вот выйдет хозяйка поздним вечером на угор – черно́. Только огромный пятнистый провал до неба – Енисей шугует ледяными полями, грохочет раскатисто и отстраненно. Деревня за спиной, и кажется, ты одна на берегу океана. И даже есть ли дом – неизвестно. Может, привиделся? Может, обернешься, а там ни огонька и одна тайга ледяная? И так жутко, одиноко станет, что хоть плачь. Только молитва и спасает.
Федор и в полусонных своих мытарствах по тайге плутал, а не домой возвращался, считая, что незадача с соболями выставит его худым добытчиком. А что на любовь смелость нужна, тайно понимал, но за это еще больше в себе улеживался. Недолюбленное так и копилось: и жена, и сын, и тайга зимняя серебряная – уже в союзе состояли, как все брошенное. И раз о любви-разлуке зашло: не все охотники ширь имели, как Шектамакан, но управлялись и жили, и любовь хоть какая, но теплым шаром перекатывалась из семьи в тайгу и обратно без ущерба для близких и дальних.
А соболя все не ловились. Однажды Федор пошел на путик особенно поздно и вдобавок в ручей провалился – промыло полынью, чуть дальше, чем он думал, и припорошило снежком, а тот не успел позеленеть-пропитаться. В общем, подмочил лыжи: камус сложно очистить от ледяного чехла. Ножом стараешься скоблить. И надо, чтоб вода замерзла – чтоб морозец. А то будешь у лыжи сидеть ждать, пока льдом схватит. Федор и ноги подмочил и вернулся в зимовье. Переоделся. Лыжи, чтоб не повело, засунул в жомы, парные палочки, заткнул за специально прибитые брусочки. Включил рацию и его позвал «Ла́баз», брат Перевального, которого Перевальный посадил у границы участка «форпошшыком», ну и чтоб сети ставил. Перевальный – деятельный мужик, не старовер, но уважаемый всеми, независимо от конфессий – в голове трудового мужика соседи-работники по сортам распределены, и Перевальный у всех в первых. Лабаз был молодой и чудаковатый, к тому же не таежник – работал в школьной кочегарке. Он никак не мог размочить счет по соболю. Виноват, правда, сам, сначала тянул, взялся баню рубить, потом бросил… и начал настораживать с опозданием… И вот сегодня у него попал первый соболь.
– Ерачимо́! – кричал он, срываясь на фальцет. – Ерачимо Ла́базу! Ерачимо́!
«Че кричать, – раздраженно подумал Гурьян, – видишь, не отвечают, и нечего орать». И ответил негромко и умудренно-нехотя, будто занят был чем-то важным и особенным:
– Да, Лабаз.
– Ерачимо, слушай… – Лабаза прямо распирало – слушай, хе-хе… такое дело… Мне твоя помощь нужна… Я тут соболя добыл! Да, главное, котяра такой. Слушай, прямо не знай, хе-хе. Слушай, а это… в общем… я хрен его знат, как его обдирать! Помоги, слушай. Я честно че-то это… Хе-хе.
«О-о-о, – подумал Гурьян, – час от часу не легче».
– Ерачимо-о-о! – проблеял Лабаз. – Ты где потерялся? Слушай, я не думал, что он такой здоровый бывает! Лапти такие! Может, это росомага, хе-хе?!
– Цвет какой? – неестественно равнодушно и с надеждой спросил Гурьян, надеясь, что скажет семерка, желтый, хоть не так обидно…
– Да слушай! Чо-о-рный! Чо-о-рный, веришь ли, как головешка! И ишшо сседа́! Аж с искро́й! Вот ведь! И горло, слушай! Горло аж оранжевое, аж горит, знашь, как этот, как апельсин! А я ишшо ворчу. Думаю, не ловится и не ловится! Дак я согласен – пусть сначала не ловится, зато потом такого великана прикутать! Тем более я-то так тут у братухи… Для мебели… А и к доброму охотнику не ко всякому такой запорется! Экземпляр!
– Ну понятно. Мыши-то не постригли?
– Да нет, он в жердушке был! Еще иду – смотрю че-то черное, аж вздрогнул! Еще тащил в рюкзаке, лапа за ветки цепляется, думаю, не сломать бы!
«Какого же он размера?» – изъедал себя Гурьян.
– Ну ты мне помоги, ага? Прям говори, че да как? А то я сижу, как дурачок, неохота испортить такого… верзилу!
«Сам ты… верзила!» – подумал Федя и сказал:
– Лабаз, у тебя тряпка есть? И чулок?
– Какой чулок?
– Капроновый чулок. Женский. Или от колготков опорок.