До этого никто и не думал заниматься такого рода исследованиями в разрезе потребностей органов следствия. В данной области работали психологи, психиатры и специалисты органов условно-досрочного освобождения. Но я был убежден: люди с опытом полицейской работы способны гораздо лучше разобраться в мышлении заключенного уголовника, чем любые психиатры или психологи. У нас есть опыт и знания, которые невозможно получить в учебном заведении или почерпнуть из научной литературы. Мы способны слушать подозреваемого и при этом понимать, как устроено сознание преступника.
Вместо изучения истории болезни я знакомился с местом преступления, данными экспертизы и биографическими сведениями о жертве (так называемой виктимологией), чтобы попробовать понять, что за человек совершил такое преступление. Прописать следователям программу дальнейших действий можно, только получив ответы на свои вопросы.
За несколько лет наши труды помогли полиции раскрыть множество дел и изолировать от общества бессчетное количество психически нездоровых и опасных людей. Однако это обошлось мне дорого. Я никогда не отказывал в просьбах помочь расследованию. И очень скоро количество дел в моем ведении стало просто непомерным, а сам я доработался до полного изнеможения.
В начале декабря 1983 года я находился в окрестностях Сиэтла, собирая материалы для создания психологического портрета серийного убийцы, и прямо в гостиничном номере свалился с вирусным энцефалитом. Неведомо для всех я пролежал на полу три дня в бессознательном состоянии с температурой выше 40 — на двери номера висела табличка «Не беспокоить».
Когда меня нашли, моя жизнь висела на волоске. Правое полушарие мозга потрескалось и кровоточило. Врачи сказали жене, что сотрясающая мой организм бешеная лихорадка несовместима с жизнью. Уже зарезервировали место на государственном кладбище в Куантико. Меня соборовал священник. Но каким-то образом я умудрился выжить. На протяжении недели родные, друзья и коллеги несли бессменную вахту в моей больничной палате, время от времени вставая у койки в круг для совместной молитвы об исцелении.
После выхода из комы левая сторона лица обвисла, речь была ужасно неразборчивой, а в легких и ногах образовались тромбы. От судорог мне давали несколько серьезных препаратов. После выписки я вернулся домой в Вирджинию, и организм начал постепенно восстанавливаться.
Однако достаточно скоро я почувствовал изменения в самом себе, что-то явно не в порядке. Из комы я вышел будто другим человеком и обнаружил, что смотрю на мир иначе. Окружающие ничего не замечали. Это было едва различимо, и сперва я практически не отдавал отчета в происходящем.
Каждый раз сцены зверских убийств: лица принадлежали людям, которых задушили, зарезали, застрелили, отравили или насмерть забили. Я знакомился со всеми только после их смерти.
Дело в том, что я начал отождествлять себя с жертвами. По-прежнему хотелось ловить чудовищ и упрятывать их за решетку. Однако мировосприятие стало меняться именно в силу новой склонности отождествлять себя с жертвами жестоких преступлений. Я смотрел на мир глазами людей, лишенных жизни. И через какое-то время научился инстинктивно сознавать ужас человека, которого убивают, избивают или насилуют.
Этому вряд ли стоило удивляться. Я являлся жертвой собственного обсессивно-компульсивного отношения к работе. Прошло несколько недель после возвращения домой из больницы, а я все еще чувствовал себя слабым и беззащитным. К тому же страшно переживал, что с Джоном Дугласом случилось нечто подобное. Всего лишь пару месяцев назад я был 38-летним мужчиной в отличной форме, здоровым как бык, целеустремленным, энергичным, с красавицей женой и двумя чудесными дочурками. Мне повезло — я создавал себе имя, занимаясь любимым делом, и ничто не могло меня остановить. По крайней мере мне так казалось.
К моменту, когда я проснулся от кошмара в ту холодную октябрьскую ночь 1984 года, моя физическая форма восстанавливалась. Слабость последних месяцев исчезла, и теперь я мог гулять, бегать и заниматься с гантелями.
Увы, того же нельзя сказать о моей психике. Как бы противно ни было, я сознавал себя психологической развалиной. За несколько недель до этого сна я начал приезжать на государственное кладбище в Куантико, садиться у могилы, в которую меня должны были положить, и размышлять, кто занял мое место. Несмотря на все старания, не удавалось избавиться от злости на ФБР за то, что мне не оказывали необходимой поддержки в работе и за создание рабочей обстановки, где человеку нужно буквально грохнуться в обморок от усталости, чтобы кто-то пришел на помощь.