Джон Краули
«Пропащие, брошенные»
John Crowley
«Lost and Abandoned» (1997)
I. Пропащие
Логика совершенна и безукоризненна: есть начало, середина и конец. В начале была любовь, потом — свадьба, затем появилось двое детей, а я еще даже не закончил аспирантуру и не нашел пристойную работу. Зато имелась коляска, самая настоящая, сине-черная, с большими резиновыми колесами, хромировкой и откидным верхом, который мы поднимали и опускали серебряным рычажком. Где-то она теперь.
Следующая часть истории, соответственно, развод. Дети — при ней, при мне — работа (особой логики тут нет, но истории придает правдоподобие: значит, именно так бывало в те времена). Я преподавал. Учил подростков — студентов колледжа — американской поэзии и уже начинал задумываться, а зачем, собственно. Думал я над этим часто; вообще, я мало что делал, а всё больше рассуждал, почему занимаюсь тем, чем занимаюсь, и есть в этом хоть какая польза, и почему студентам мой предмет должен быть интересен, и стоит ли напрягаться, добиваясь их внимания.
Подобные рассуждения отнюдь не увеличили мои шансы быть зачисленным в штат. Поговаривали, что я не командный игрок; чистая правда. Я был атомом. Никаких причин для работы, кроме законов физики.
Тогда-то она и явилась. С детьми — и сыном, и дочкой. Планов у нее было множество. Она сказала, что перебирается на Гавайи. Переслала туда свой мотоцикл, а вся орава уже ждет ее на месте. Детям понравится, сказала она. Вода, рыбалка, мотоциклы.
И когда я смогу их увидеть?
Как только выберешься к нам.
Деньги?
Кто-то сказал ей, что кто-то открывает на Мауи «летучку», и она там сможет устроиться.
Странно, как быстро двое людей, которые были, можно сказать, одним целым чуть ли не с детства, как быстро они разнятся, стоит им разойтись. Я едва ли спал в ту ночь, лежа рядом с ней (как в добрые старые), и к утру принял решение. Я хотел детей. Не заберет она их. Она сказала: какого черта, еще как заберу. Я сказал, что потащу ее в суд и мне мигом передадут опеку: я работаю, преподаю в колледже, у меня костюм с галстуком, а она кто? Байкер. Или будет выглядеть байкером перед судом — это несложно устроить. Может, не так просто всё обернулось бы; но я заставил ее в это поверить. Она ревела; она вела бесконечные разговоры; она все время тискала их в объятьях; она оставила их со мной.
И когда в сентябре я вернулся в класс, у меня вдруг появилась причина учить подростков американской поэзии — и учить хорошо. Любовь требует денег; и любовь зарабатывает деньги — по крайней мере, пытается. Для чего мне работать? Я не мог найти причину в себе, но легко нашел ее в детях. Я шел в колледж и целый день говорил об Эмили Дикинсон и Уолте Уитмене, чтобы на столе была овсянка, а в гараже — велосипеды. И самое странное (а может, и не странное, откуда мне знать, ведь больше такое не повторялось), кажется, я стал лучшим учителем.
К сожалению, я отдался обыденной жизни (которая, подозреваю, и заставляла всех моих коллег работать и играть в команде) немного слишком поздно. Я так и не получил постоянную должность, хотя и нуждался в ней, и к ней стремился. В академических кругах это равносильно отставке, и я оказался перед пропастью, о которой слышал, читал (и рассказы о ней меня волновали), но вовсе не предполагал, что сам окажусь на краю, хотя нетрудно было сообразить, что бесчисленные толпы каждый день в нее заглядывают.
Подумывал ли я о том, чтобы отослать их на Гавайи? Нет, никогда. Есть такие двери, через которые назад не пройдешь.
Новая сцена — лесная чаща.
Я использовал все связи, чтобы получить работу, которую, казалось бы, никто не выберет по доброй воле, — и перешел на новую ступень: теперь лесоруб и водонос жаждет не отдыха, а новых дров и новых ведер, чтобы ни детям, ни ему самому не пришлось просить милостыню.
Внутригородская образовательная программа для не столь малолетних преступников пребывала на тощем финансировании и в трехэтажном здании (конфискованном за неуплату налогов) в центре города. Там читался начальный курс английского и прочее, что требуется для получения эквивалента диплома об окончании средней школы; проводились семинары по этике и самовыражению. За посещение занятий ученикам сокращали испытательный срок. Лучшие предложения имеются?
Я учил английскому почти что ровесников моих прежних студентов, которые прежде казались вполне заурядными, но теперь виделись мне юными богами, коих омывают волны свободы и возможностей. Целыми днями мы пытались одолеть ту разновидность английского, на которой пишутся газеты, книги и официальные документы, — мои ученики говорили на совсем ином наречии, хотя многие слова и совпадали. Мы рисовали схемы предложений — искусство, которым в наши дни не владеет ни один учитель английского на всем континенте, не считая меня. По вечерам мы встречались снова. Пытались писать рассказы.