Когда я вошел в комнату, он буйствовал и стучал по стоящему перед ним столу:
– Я никогда не говорю себе, что это жесткое, а это мягкое!
Бам!
– Это тело никогда не регистрирует жесткое и мягкое. Пока вы не скажете сами себе «это жесткое, а это мягкое», вы никогда не узнаете разницу. Вы постоянно вешаете на все ярлыки. Это красное. Это синее. Это часы, это стул. Если вы хотите изменить название, у меня совершенно никаких возражений. Я переучусь. Моя бабушка говорила мне, что «небо голубое», а я сказал: «Нет!» Вы, люди, едите идеи и носите ярлыки.
Войти в комнату, где он находился, было все равно что открыть одну из его книг на первой попавшейся странице: слова сами по себе, никаких логически выстроенных конструкций, никакого медленного погружения, в одном предложении что-то возникает и тут же уничтожается. В каждом его действии присутствовал постоянный огонь жизни, сжигающий дотла гниющий труп человеческой мысли. Все, что от тебя требовалось, это сделать шаг вперед и быть сожженным на костре его ясности. К тому моменту все его фразы были мне уже более чем знакомы – значит, меня влекло что-то еще. Йогиня тоже была там, она, как обычно, сидела позади всех, привычно тихая, но дружелюбная.
– Это горячее. Это холодное… нет!
Кстати, хозяину приходилось страдать от жары в квартире. Юджи ставил обогрев на максимум, а Хенк потом незаметно уворачивал кран. Они спорили о комнатной температуре как старая супружеская пара. Хенк вежливо выслушивал все недовольство Юджи по поводу наших «больных идей о свежем воздухе», а потом тихо исчезал из комнаты и убавлял мощность. Через некоторое время Юджи это замечал и кричал кому-нибудь, чтобы включили обогрев на всю катушку. Затем кто-нибудь тайком открывал дверь, давая доступ свежему прохладному воздуху, а спустя еще какое-то время это обнаруживалось и дверь закрывалась.
Обычно нашим размещением в отелях занимались европейцы, что всегда заставляло меня переживать по поводу денег и сталкиваться с так называемым вопросом финансового контроля. Я ненавидел быть настолько зависимым от других, но выбора у меня было мало или не было вовсе. Плати или вали.
«Единственные отношения, которые у меня есть с другими, – это отношения с деньгами!»
Где бы мы ни были, если жилье и еду нам обеспечивали другие, в воздухе всегда висело напряжение. Юджи постоянно напоминал нам о правилах:
– Либо по-моему, либо по-вашему. Нет такого понятия, как «по-нашему».
То, как ты ведешь себя, оказавшись в подобных обстоятельствах, показывает, какой ты в отношениях с другими людьми, – не слишком приятное зеркало твоего чувства незащищенности.
– Вас никогда не подвергали испытаниям! – обычно говорил он, когда речь заходила о предположительно дружественных отношениях. Мы же подвергались испытаниям ежедневно, пытаясь ужиться все вместе рядом с ним. В этот раз я хотел самоустраниться, просто чтобы «погордиться» собой. Переговоры с портье о моем переезде заняли почти час. Он был таким обдолбанным, что никак не мог взять в толк, о чем я ему говорю. Он повторял свой вопрос «Так что вы хотите?» с бездумной настойчивостью персонажа пьесы Беккета.
Я добросовестно перефразировал:
– Я переселяюсь в другой отель и хочу, чтобы комнату, зарезервированную на мое имя, отдали кому-то другому.
– Так что вы хотите? – спрашивал парень точно как Юджи.
– Я не буду жить в комнате, забронированной на мое имя. Я оставляю комнату другим людям.
– Так что вы хотите?
Единственный раз в жизни я имел только одно желание, но донести его до другого было невозможно, поэтому я оставил портье со звездочками в глазах стоять за стойкой и пошел за угол к другому отелю, стоившему на пять евро меньше, с ощущением, будто совершил великий подвиг.
Кто-то привел с собой на встречу к Юджи так называемого суфийского учителя. Когда они пришли, Юджи находился в спальне по соседству, а на его стуле в центре комнаты сидела двенадцатилетняя девочка. Суфийский учитель тут же завладел вниманием аудитории, объяснив, что нам крупно повезло присутствовать при встрече двух великих учителей. Юджи вошел и тихо сел в глубине комнаты, пока суфий при всех регалиях, в халате и тюрбане, продолжал свой монолог. Пытаясь подключить Юджи к разговору, друг спросил: