У моего друга из Цитадели, Клауса, всегда было похожее выражение лица, когда он тянул лотерейный билет розыгрыша государственной азартной программы «Царшме́ттельбиль». Я обычно и не пытался испытывать так удачу, и хотя надо мной смеялись все друзья по этому поводу, я всегда знал твёрдо: самая тяжкая и сложная лотерея ждёт меня в новом вылете. Лотерея жизни и смерти. Поэтому раздражать удачу всеми этими «Царшметтельбилями» я не решался.
Я и не заметил, как в цилиндре уже начал копаться ни кто-нибудь, а Клёк «Цет». Он не стал долго ворошить и так невеликое уже число бумажек, а быстро вытянул свою. Но вот когда он её вытянул, взгляд его остановился на кое-ком. На командире. Он не сводил с него своих не моргающих очей. Командир ответил ему своим суровым взором. Тут же Клёк дважды щёлкнул клювом. Командир ответил тем же. Далее человек-птица грязно-золотистого окраса отошёл от цилиндра. Как ни странно, не оборачиваясь. Он медленно направился… к выходу.
Осталось двое. И двое подошли в одно время.
Я, честно, не заметил, как она приблизилась. Матриарх дома Джанчизанлиэт остановилась с левой стороны от цилиндра, я вдруг замер справа. Поднял на неё глаза. Мы стояли очень близко. Я рассмотрел её лицо. Морщинки так удивительно гармонично трогали уголки губ и глаз. Овал лица совершенно не говорил о том, что это женщина зрелого возраста. Так стареть, наверное, умеют только элевен. Если глянуть при этом на Зельду и её морщинистые щёки… Генгемета смотрела мне в глаза. И её очи говорили о её возрасте краше любых морщин. Они говорили о том, что передо мной бабушка. Она была очень стара. Свежая кожа, чуть, я бы сказал, украшенная морщинами. Острые, немного озорно топорщащиеся уши. Острый нос, которому позавидовали бы многие девчонки в Цитадели, так неустанно пудрящие свои шнобельки. Овал лица, шея, губы — словно бы молодая девушка чуть подзагримировалась под женщину за пятьдесят. Но глаза... Они читали, они холодили прожитым, они предостерегали от сотен ошибок в жизни. Это глаза старухи. Печальные немного, строгие, большие, чуть раскосые. Серебристые, красивые, но уже просто замутнённые опытом. И они всматривались в мои.
Я жестом уступил элевен очередь. Она отвела от меня свой взор. Быстро сунула руку в цилиндр, вынула клочок бумаги, бросила на него взгляд, облизнула нижнюю губу и посмотрела на своих соотечественников.
- Всё очень грамотно, - произнесла она вдруг, возвращая свой пронзительный взор ко мне. Я вздрогнул от её голоса — хриплого, тихого, размеренного. - Он много вам наговорил, я знаю. Он не умеет задержаться, всмотреться и остановится. Но он прав. Он прав, молодой человек.
С этими словами, отведя вновь свой взор медленно, скользя им по мне, она направилась прочь, к своим.
Я был ошеломлён. Разговор с этой эльфийкой. Её голос ещё чудился рядом. Каждое её движение вызывало странные чувства. Мрачная, пожилая… но этот пронзительный взгляд, эта юная чувственность в облике зрелой дамы... Возможно, я никогда не понимал и не пойму элевен, но среди них есть такие, как Виченциаль или Диамантэ — такие явно стараются жить в ногу с современным миром, быть похожими на тех, вокруг кого им приходится вращаться. А есть такие, кто может позволить себе оставаться собой. Такие как Генгемета. Странная, мрачная, но пронзительная.
Хотелось глянуть на неё ещё раз. Её слова… они были о нём, о её племяннике. В них было сожаление, забота, но в её глазах при этом мелькнула неприязнь, злоба. Она пыталась предостеречь меня. Или нет? Скорее, она хотела, чтобы мы прислушались к Диамантэ. Мне до сих пор кажется, что в тот момент она дала волю своим чувствам и случайно показала мне, что как бы не сердилась она на своего родственника, она беспокоится о нём.
Я повернулся к цилиндру. Заглянул в него. Дурацкая игра, и дурацкая очередь в ней дошла до меня. Ликлизз? Алмаз? Эльфы… Причём, причём здесь я?! Для чего, во имя самой Пропасти, я сую внутрь этой шапки руку?!
«Дари́смо».