А эти глаза чёрные. Грустные, впалые, с очерченными мешками, они вторили цветом загнутому клюву, светлому у основания. Грязные жёлтые перья больше желтели ближе к морде, а на шее топорщились в разные стороны и становились темнее.
Клёк напомнил мне… птицу грифа (узнать, корректно ли такое сравнение, не оскорбительно ли для квиззайи).
- Бегите… - прохрипел Отто, пытаясь повернуть голову в нашу сторону. Это отвлекло Клёка от сверления меня взглядом. Он искоса посмотрел на свою жертву.
Затем квизз вновь глянул сперва на меня, затем в глаза командира.
- Чвикликс говорит: я здесь не затем, чтобы с тобой сражаться. Ты заслуживаешь того, что Гнездо тебе уготовило, Клёк. Но не мне это приводить в исполнение. Отпусти Цвенха, уйди с нашего пути. Мои ребята не…
- Э-то-го «ку-кол-ку» - на тво-его, Чвик. К-к-кц-ц... Э-тот до-ста-вит мне у-до-воль-ствие, е-сли ум-рёт вме-сте со сво-ей шлю-хой. Им да-вно по-ра в Про-пасть. А вот тво-й для ме-ня — все-го-то но-вая «цет».
- Чвикликс говорит: с дороги, Клёк!
Я понимал, что командир не решается. Это его сородич, больной и безумный, очень опасный, но… командир не вправе решить его судьбу. Я не забыл, что сам наш командир со своей родиной в сложной ситуации и отношениях. Что скажут ему, если он выстрелит в этого сумасшедшего убийцу? А может, командир просто не может заставить себя нажать на спусковой своего арбалета? Может, он не хочет решать, кому жить, а кому нет, особенно, если речь о его сородиче? Тем более, Клёк «Цет» был безоружен.
- Бегите же… скажите моей жене, что я её…
Резкое движение запястьем, едва заметное. Хруст. Отто подавился собственной речью, обмяк и безжизненно повис, точно… кукла. Клёк «Цет» оборвал жизнь этого человека.
- Как к-к-к хо-чешь, Чвик.
С этими словами он, будто забыв, что мы следим за каждым его движением, развернулся, шмякнул безжизненное тело Отто оземь, о полосу и направился за «Грач». Мы ошеломлённо следили, как он уходит. Я силился оторвать взгляд от застывших стеклянных глаз своего соотечественника, чей труп гротескно и жутко, словно тряпичная… кукла… замер в сидячей позе на полосе. Глаза его смотрели в бесконечность. В них застыло сожаление. И просьба. Он так и не договорил, что хотел сказать.
«...я её»…
Неужели, он любил её, эту уродину Зельду? Неужели, после всех её… Мне вспомнился его взгляд. Мы держали друг друга на мушке, там, на складе, но поняли, что мира можно достичь лишь опустив оружие. В его взгляде была отчуждённость и вместе с ней… вот такая же грусть. Он сожалел, словно каждую секунду сожалел о многом, содеянном в своей жизни. Почему он не убежал когда-то? Почему не искал свой путь? Сейчас, глядя на эти застывшие и выцветающие (снова это слово) его глаза, мне трудно поверить было, что этот человек торговал туцохом, распылял его в эльфов, убивал по приказу, чтобы спасти свою шкуру. Трудно было поверить, что он делал всё это по своей воле, и что он получал от этого удовольствие. И что не мучился из-за этого всю жизнь.
Как часто мы становимся такими вот «отто», безвольными, идущими у кого-то на поводу. Становимся из жалости, из собственной безысходности, а может быть, просто оттого, что не можем и помыслить жизни без кого-то. Без того, ради кого всё это, вся эта кровь на руках. И всё просто потому, что всё ещё любим, любим чудовищ и таим в сердцах глупую, дурацкую надежду на то, что будто бы сама Пропасть способна их изменить. И эта любовь, эта надежда превращает в чудовищ и нас, превращает руками любимых. И, вглядываясь в эти застывшие глаза, я не могу поверить, что надежда всё ещё догарает в них. Эта надежда привела тебя, Отто Цвенх, к гибели после бесславной жизни и к новой окровавленной «цет» на теле безумца-квизза.
А та, в которую ты верил до последнего? Она бросила тебя, Отто. Мерзкая негодяйка бросила! Использовала, как использовала всегда, и в итоге лишь побежала спасать свою шкуру. Глядя в небеса, я всё пытался высмотреть гадюку среди зловеще наливающихся грозовых туч, но она уже исчезла прочь. И ни слезинки, наверное, в её глазах. Вместо неё лишь дождь, что неустанно готовится обрушится на нас, оплачет тебя, глупый Отто.