Что сталось бы с сердцем врача, особенно во время войны, если бы он позволил обычному человеческому состраданию возобладать над сознанием своего врачебного долга и над уверенностью в силах науки и личного своего искусства! Варакин считал, что силу своей ненависти к человеческим страданиям он не должен растрачивать на сострадательную жалость, что все свои силы, всю изощренность врачебного ума и умелость рук он должен отдать самой практической борьбе против страданий и боли. Но сколько бы Михаил ни упражнялся в подобного рода стоических суждениях, на самом деле он никогда не умел отречься от ощущения боли за своего пациента. Может быть, неодолимость этого чувства и толкнула Варакина на работу по борьбе с самим ощущением невыносимой боли. Михаил утверждал теоретически, что все пациенты равны для врача. На самом же деле он не раз замечал в себе, что некоторые из его собственных пациентов вызывают в его душе особые чувства привязанности и симпатии, становятся особенно близкими и дорогими. Так, за пять дней пребывания в шоковой палате сделался близок Варакину этот боец-танкист.
Лицо его из-за ожога было лишено человеческих черт. Имя его не было известно даже спасенным им пехотинцам, которые доставили его в госпиталь. А сам он только молча глядел и не говорил ничего, как будто он просто не желал отвечать на вопросы. Он все видел, все понимал, но ни на что уже внешне не реагировал.
О нем было известно только одно — что он не спасался бегством из горящего танка, а в течение десяти минут, сам в огне, отбивал атаку фашистов на нашу пехоту.
Двое пехотинцев, сопровождавшие его по поручению своей роты, рассказали врачу о его подвиге и умоляли спасти его.
Варакин с первой минуты видел, что надежды не много — на тридцати процентах поверхности тела ожоги, местами обуглены мышцы…
«Распад пораженных тканей, интоксикация…» Все это были только слова из истории болезни, а суть была в том, что смерть наступила не из-за потери белка, не по причине интоксикации, а в силу переполнения меры страданий, из-за того, что перейден оказался порог выносимости боли, — от шока.
По той же причине погибают сейчас, как и сто лет назад, десятки тысяч бойцов…
На этот раз меры, принятые Варакиным для выведения страдальца из состояния шока, опять оказались бессильны. А Михаил ведь следил за ним, как за младшим братом, не отходя, проводил возле него почти все свое свободное время…
Варакин лишь тут заметил, что так и шагает по лесу, размахивая историей болезни, которую захватил со стола машинально. Он сложил ее и убрал в боковой карман.
Шелест еще не опавших листьев в вершинах и влажные запахи уже осеннего леса исподволь начали умиротворять Михаила.
Это были с детства его, варакинские места. Здесь, на Смоленщине, жили его дед и бабка. Дед служил смолоду управляющим в крупном дворянском имении к северу от Вязьмы, а после революции прижился в этом же самом краю, то тут, то там работая агрономом. Михаил школьником много раз проводил у деда и бабушки летние каникулы, наезжал к ним и студентом. Он любил холмистые просторы и древние леса всего этого края, где в детстве бродил в поисках ягод и грибов, а в юности — за дичью с дедом или другими местными охотниками. Живо помнил он запахи полыни и меда, душный аромат разогретой хвойной смолы, представлял себе темные пади, разверзающиеся по сторонам дорог за черными стволами ольшаника и по-осеннему нарядными кустами бересклета, — по ним он довольно лазал в детских поисках приключений, карабкался по крутосклонам этих яруг, из которых даже в июльский полдень, будто из погреба, тянет холодной влагой…
В сущности, весь богатый впечатлениями период детства, отрочества и юности, во время которого в человеке закладывается на всю жизнь прочный, нерушимый характер, Варакин провел у деда и бабки. Они же внушили ему и жизненный путь врача, направляя по нему каждый на свой лад: бабка — как на святое служение страдальцам и облегчение человеческих мучений, дед — как на сплошной героический подвиг борца против смерти.
Как много с тех пор утекло воды!
Варакин уже несколько лет был врачом, работал в Москве в больнице и занимался научной работой, в которой видел свое призвание. В этом году он думал прийти к окончательно проверенным выводам по своей теме, но война нарушила планомерность его труда и погнала снова сюда, в смоленские земли.
Он помнил здесь все. Он помнил облик селений, лесные дороги, гати, ручьи и болота. О том, что сюда, в родные края его детства, доберется война, он не мог бы ранее и помыслить… Не мог помыслить он и о том, что в школе, в каких-то семидесяти — восьмидесяти километрах западнее Вязьмы, поместится эвакогоспиталь для прибывающих с фронта бойцов…