— А где ты видал, товарищ, такую «советскую правду»? — повернувшись на голос Волжака, внезапно спросил такой же, как лейтенант, молоденький старшина, охранявший с бойцами фашистов. — Пленных у нас не стреляют!
— Какие же они пленные?! Это же палачи! Наше счастье, что мы захватили оружие, а то бы вы к нам на горелый пустырь пришли! — убедительно возразил Волжак.
Это была вопиющая несправедливость. Бывшие пленники понимали, что нужен какой-то порядок, что можно составить перед расстрелом эсэсовцев и изменников-власовцев список, что, может быть, это надо как-то оформить, как следует по уставу… Но всерьез их оставить живыми?! Да как же возможно?!
Убить их на месте! Это казалось единственно справедливым, правильным, единственно мыслимым изо всех решений. Ненависть, священная, горькая и сжигающая, сочилась из всех этих огромных исстрадавшихся глаз в толпе людей, окружавшей гнусное скопище сдавшихся палачей, которые теперь угрюмо опускали свои взгляды в землю. Они понимали вое… Даже те, кто из них ни бельмеса не смыслил по-русски, отчетливо знали, чего для них могут желать и требовать эти люди. Они бросали на бывших пленных исподлобья угрюмые взгляды и с несмелой надеждой искоса посматривали в сторону русского офицера.
— Да что вы, ребята! Совсем уже забыли в плену и устав и приказы? Ишь ведь что с вами наделали! Разве можно так, братцы?! — сдерживал ненависть бывших пленников старшина.
Его сочувствие было на стороне освобожденных, но дисциплина и долг солдата заставляли охранять эту сволочь от заслуженной, справедливой расправы.
— Эх, старшина! Повидал бы ты то, что мы вчера видели: как они танками пленных утюжили на дороге! — воскликнул Еремка.
— Братцы! Товарищи красноармейцы! Да как же таких живыми оставить?! Убить же, убить их надо! Всех пострелять тут! — молили освобожденные пленники со слезами неутоленной мести.
— Танками на дороге?! — спросил лейтенант-танкист, подошедший сюда. — Ты видал?
— Мы двое ходили в разведку к Эльбе, двое видали! — ответил Еремка.
— В лицо узнаешь? Кто там был из этих? — спросил лейтенант.
— Товарищ же лейтенант! — воскликнул Еремка с упреком. — Они же ведь в танках были… Эсэсовцы — знаем, а как же их морду увидишь?!
— Ну, значит, и всё! Советский закон разберется. Трибунал разберет! — оборвал лейтенант. Он подошел к лейтенанту пехоты, который сортировал пленников, тихо заговорил с ним о чем-то.
Двое эсэсовцев, поразвязнее, для храбрости закурили.
— Отставить курить! — гаркнул им старшина.
— Никс раухен, стервы! — окриком «перевел» им Волжак.
Те презрительно покривились и бросили сигаретки.
— Власовцев, значит, тоже считают как пленных! — сказал Антон. — Какой же он, падаль, пленный, когда он простой изменник?! Его же советская власть растила, а он…
— Раз оружие отдал и сдался, так, значит, пленный! — терпеливо, но твердо сказал старшина.
— Вот то-то! — нагло отозвался крайний в строю солдат-власовец. — Мы тоже ведь пленные красноармейцы. Нас фашисты под пулеметами гнали на лагерь!
— Да граната была при тебе, гад ты этакий! — выкрикнул рыжий Антон. — Вот она! Я же сам у тебя отобрал гранату! Что же ты ее, падаль вонючая, в эсэсовский пулемет не кинул?! Что же ты свой автомат не посмел на них повернуть за советских людей?!
— В нас стрелял и гранату на нас берег! Нас хотел перебить — да за Эльбу! — воскликнул Еремка.
Лейтенант-пехотинец отделил к стороне эсэсовских командиров, в том числе и того, который сновал по лагерю и назывался капитаном Сырцовым. Был ли он в самом деле русским изменником или немцем — не все ли равно! Внешность его не отличалась от пяти эсэсовских офицеров, стоявших теперь с ним рядом, как не отличались и действия. Лейтенант приказал их держать в стороне, приставив к ним двух автоматчиков. Затем он приблизился к власовцам.
— Товарищ родной, лейтенант! Прикажите их расстрелять! — обратился к нему Волжак. — Сынок, разреши! Мы их мигом!
На груди его был автомат, отобранный у эсэсовца. Но он понимал, что теперь уж нельзя самочинно убить врага. Дисциплина в нем ожила, и он принимал умом правильность рассуждений старшины и лейтенанта-танкиста. Но ненависть его, как и других окружающих, была сильнее разума. Она звала к мести. Справедливая, гневная, она требовала, чтобы этим оружием, вырванным у фашистов, все палачи были тут же убиты.