— Сожалею, — сказал он. — Вы абсолютно правы. Два последних дня были для меня суровым испытанием, я немного не в себе. В общем, я счастливый человек. Знаю, в это трудно поверить, но ампутация ноги оказалась для меня событием во многих отношениях положительным. Помоему, я стал лучше. Теперь у меня появилась цель в жизни, я занимаюсь очень важной работой. Моя жена — чудесная женщина, она поддерживала меня в трудные моменты, и я очень люблю ее. У меня нет любовниц, финансовое положение вполне стабильное, своей работой я доволен. Вот ответы на ваши вопросы. Я совершенно не могу понять, почему кто-то желает моей смерти.
Он нерешительно посмотрел на меня. Его лицо выражало искреннюю растерянность. Или Чепмэн был хорошим актером, или же он действительно вел безупречную жизнь. Он казался слишком искренним, слишком усердно убеждал меня в своей правоте. Я хотел ему верить, и все же что-то внутри меня противилось этому. Если я приму на веру такое описание его жизни, мне не от чего будет оттолкнуться, начать расследование. Ясно одно: кто-то и впрямь жаждал его смерти.
— А в политическом плане? — спросил я. — Может быть, кому-то не нравится, что вы станете сенатором?
— Я ничего еще не объявлял официально. Как я могу представлять угрозу для кого бы то ни было, если я еще даже не кандидат?
— Но вы точно будете выставлять свою кандидатуру?
— Я собирался принять решение к концу следующей недели. Но из-за письма теперь все под вопросом. Я не знаю, что делать дальше.
— Остается ваша спортивная карьера, — заметил я. — Бейсболистов всегда окружает куча сомнительных личностей, так сказать, нежелательных элементов. Может быть, вы оказались замешанным в чем-то подозрительном, не осознавая этого?
— Моя карьера игрока в бейсбол закончилась так давно… Люди уже не вспоминают обо мне.
— Вы ошибаетесь. Такие игроки, как вы, не забываются скоро.
В первый раз за все время Чепмэн улыбнулся.
— Спасибо, — сказал он. — Но повторяю: с этой стороны вы ничего не найдете. Я никогда не общался с людьми, о которых вы говорите.
Я продолжал задавать вопросы, но Чепмэн неизменно отвечал, что не видит в своей жизни никакой связи с письмом. С того момента, как я отчитал его, он стал очень вежлив и корректен, но я подозревал в этом очередной тактический ход. Результат был тот же — нулевой. Я не мог понять, что за игру он со мной ведет. Чепмэн действительно был очень обеспокоен письмом, но при этом вел себя так, как будто его единственной заботой было помешать мне работать. Странная манера — предлагать дело и одновременно отстранять от него. Переговоры продолжались долго, и в итоге я получил от него список имен, адресов и телефонов. Я не знал, какую пользу можно извлечь из этого списка, но решил все тщательно проверить. Судя по всему, мне предстоит еще немало поисков и проверок.
Я заявил:
— Я беру пятьдесят долларов в день помимо текущих расходов. Плата за первые три дня авансом. По окончании работы я представлю вам детальный отчет о расходах.
Чепмэн вынул чековую книжку, положил ее на письменный стол и начал выписывать чек.
— Выплатить по требованию Макса Клейна. У вас есть второе имя?
— Просто Макс Клейн.
— Я выдаю вам авансом полторы тысячи долларов. Это покроет расходы за десять дней. Надеюсь, вам этого хватит с лихвой. — Он послал мне любезную улыбку. — Если вам удастся справиться с поставленной задачей раньше, разницу можете оставить себе.
Чепмэн повеселел, как большинство богатых людей, когда проявляют, по их мнению, невиданную щедрость. Заплатив мне такой большой аванс, он, видимо, решил, что подписал страховой полис на свою жизнь. Что ж, говорят, для богатых все возможно. Но я еще никогда не видел, чтобы зеленая банкнота могла остановить пулю.
— У меня есть кое-какие идеи, — сказал я. — Я позвоню вам завтра утром. Мне, безусловно, понадобится еще одна ваша консультация.
Он протянул мне чек. Потом встал, опираясь на трость. Я подумал, что этот жест, наверное, стал для него автоматическим. Я проводил его до двери, мы пожали друг другу руки, и он, прихрамывая; направился к лифту. Встреча наша длилась сорок пять минут… Я не стал напоминать Чепмэну, что мы когда-то вместе играли в университетской команде. На данном этапе наших отношений это не имело никакого значения. Я также не стал упоминать о том, что отец его адвоката Виктор Контини был одним из главарей мафии. И что Чип Контини вырос в Мильбруке, в графстве Каунти. Как говорилось в письме, Джордж был умный парень, и он должен был все это знать
Моя контора находится на третьем этаже старинного здания на Восточном Бродвее, недалеко от станции метро «Чемберс-стрит». Она состоит из одной комнаты — слишком маленькой, чтобы устраивать там танцплощадку, но достаточно просторной, чтобы я мог там спокойно дышать, если, конечно, не курить сигарету за сигаретой. Высокий, с лепными украшениями потолок. Солнце с трудом проникает в комнату через решетчатые окна. Стекла давно не знали тряпки, поэтому я всегда держу свет включенным. Из мебели в моем распоряжении находятся дубовый, испещренный царапинами письменный стол, несколько стульев, кожаный диван, два книжных шкафа, старый холодильник и роскошная новенькая электрическая плитка, на которой я варю себе кофе.
Мой сосед снизу — художник по имени Деннис Редмэн. Несколько лет назад он подарил мне свои произведения, чтобы хоть как-то украсить голые стены моей скромной обители. Благодаря этому внешний вид моей конторы существенно улучшился. Затем моя очередная клиентка — ревнивая жена — выпустила четыре пули в одну из картин в припадке истерики, а вторую на следующий день изрезал охотничьим ножом муж ревнивицы. Вероятно, такие люди предпочитают вымещать злобу за собственные неудачи на произведениях современного искусства. Я отдал картины Деннису и повесил на стену большую цветную репродукцию картины Брейгеля «Вавилонская башня». Ее я получил в подарок от районной библиотеки за покупку двух книг. Через месяц у меня скопилось девять таких гравюр, и все они разместились на моих стенах. Мне показалось, что я нашел превосходное решение проблемы интерьера. Я открыл для себя неиссякаемый источник удовольствия в созерцании этой картины, тем более что любуюсь ею независимо от моего положения в комнате — стоя, сидя или лежа на диване. В спокойные дни я проводил целые часы, разглядывая ее. На картине была изображена почти законченная башня, устремленная в небеса, и множество крошечных людей и животных, усердно вкалывающих на ее строительстве. Картина напоминала мне о том, что в конечном счете наши труды и старания канут в небытие, не достигнув цели.
Я положил письмо и чек в сейф, скрытый в стене позади письменного стола, потом сел, чтобы позвонить в департамент социологии Колумбийского университета. Я спросил Уильяма Брилля.
На том конце провода раздался женский голос:
— Сожалею, но профессор Брилль еще не пришел. Что-нибудь передать? Я могу попросить его перезвонить вам. Он должен появиться часов в одиннадцать-двенадцать.
— Меня зовут Макс Клейн. Профессор меня не знает, но мне очень нужно поговорить с ним, и именно сегодня. Могу ли я прийти к нему в одиннадцать тридцать?
Голос повторил:
— Очень сожалею. — Очевидно, она не умела начинать фразу по-другому. — Я не могу назначить вам аудиенцию. Сейчас конец семестра, и у профессора Брилля совсем нет свободного времени.
— Я тоже очень сожалею, — ответил я, — и особенно я сожалею, что вы сожалеете. Но я буду вам очень признателен, если вы передадите профессору Бриллю, что я приду к нему в одиннадцать тридцать, что речь идет о жизни и смерти и что если он не захочет меня впустить, ему придется установить на своих дверях замки покрепче перед моим приходом.