— Знаю, что мы передаем ее в добрые руки, сын мой, — сказала женщина. — Но прежде мы должны предстать перед очами Предводителя Всех Верующих в Альгамбре, чтобы выразить признательность его великодушию и показать ему Алькоран аль-Мутамида, потому что и он сгорает от желания взглянуть на него. Завтра мы отправляемся в Гранаду, так что готовьтесь к отъезду.
Наконец-то пришел долгожданный момент, когда они смогут принадлежать только друг другу.
Каталонско-венецианская флотилия, принадлежащая купцам, торговавшим шелком и сахаром с назарийским султанатом, имея на борту андалусийскую миссию, ожидала отлива, чтобы выйти из порта Мотриль и взять курс на Палермо, Родос и Александрию.
Было решено, что назарийская принцесса и ее свита разместятся на судне капитана — галере, построенной на верфях Барселоны и имевшей бомбарды и фальконеты [186], за которой на расстоянии полета стрелы, обозначенные орифламмой [187], проследуют три судна Светлейшей Республики Венеции, союзной Гранадскому султанату. Суда должны были пройти, не отдаляясь от берегов, по итальянским проливам и через архипелаг Киклады, избегая берберских корсаров и не менее грозных лигурийцев.
Гребцы, почерневшие от солнца, подняли весла, юнги убрали сходни, готовя корабль к отплытию. Яго всегда опасался морских путешествий, хотя в то утро море было совершенно спокойным. Ему казалось, что вокруг слишком уж назойливо пахнет солью, крысиным пометом и блевотиной. Но впереди их ждала александрийская мечта, и одна мысль об этом развеивала все страхи.
Раздался свисток боцмана, экипаж пропел «Salve Regina» [188], потом гребцы поспешно пробормотали confiteor [189]. Вслед за тем в палубной суете стали слышны обычные моряцкие куплеты, не отличавшиеся благопристойностью. Когда Субаида, Яго, Хаким и остальные пассажиры появились на палубе, все тут же стали пялиться на иноверку, лицо которой было закрыто шелковой макнаа, а стан облачали шелка из Дамаска; в восторге, она сразу ухватилась за борт: на флагштоке посреди палубы развевался четырехполосный штандарт [190].
— Плавание продлится два месяца, пойдем по лагу и компасу, — сообщил ей Яго. — На востоке ясно, и это время года самое лучшее для гребли.
Назарийка нежно провела рукой по его золотистым волосам, и оба они стали смотреть на рейд андалузского порта, где теснились корабли.
— Ты сейчас выглядишь прекрасно, Яго, ведь твоя душа успокоилась и пребывает в мире.
— Душа, которая примирилась с прошлым, Субаида, не боится будущего. Начиная с этого момента я буду просто жить, мечтать, любить и попробую примириться с жизнью в целом.
— Однако путешествие наше нельзя считать успешным, пока оно не закончится.
На палубе уже царила рабочая суета, а Яго положил голову на плечо Субаиды, не обращая внимания на косые взгляды экипажа. Неожиданно на причал влетел всадник на вспененном коне, руша клетки и мешки. Поравнявшись с мостками у каталонской галеры, он вручил кому-то из команды письмо с печатью назарийской канцелярии, предназначенное сайиде Субаиде бинт Умар, и у той сразу забилось сердце, готовое выскочить наружу. Не ожидая ничего хорошего, она задрожала.
— Уверена, это плохие вести от моего брата Юсуфа, — сказала она, предполагая самое худшее. — Никогда мне не вырваться из его лап. Наверное, он передумал.
Однако, взяв дрожащей рукой письмо, она с радостью увидела, что послание исходит от дивана ее любимой бабушки Фатимы, и с облегчением вздохнула.
Короткая записка, которую она вполголоса прочла, гласила:
Моя дорогая газель, твой двоюродный брат, султан всех назарийцев Юсуф, был убит в мавританской мечети Альгамбры каким-то неизвестным сумасшедшим. Собравшаяся тут же гранадская Хасса возвела на трон его сына и моего правнука — порядочного и добродетельного Мухаммеда [191], пятого в нашей династии. Такой роковой зигзаг судьбы есть не что иное, как счастливая возможность, посланная тебе небом по воле Всемилостивого. Да защитит он вас и в дальнейшем.
Трагическое известие не могло быть более благоприятным для Субаиды, потому что делало ее окончательно свободной от самодурства султана. В Гранаде скоро забудут ее, и она спокойно сможет распоряжаться собственной судьбой.
Из-под киля полетела трепетная пена, чайки кружили над морем, гордо ложась на крыло. Молодые люди смотрели на высокие купола и архитектуру городских зданий, на белую корону Алькасара, которая парила над парусниками — и все это постепенно уходило вдаль с каждым взмахом весел. И когда синие горные цепи аль-Андалуса растаяли за горизонтом, врач прошептал на ухо любимой:
— А теперь мы попробуем вкус жизни вдали от нетерпимого мира.
— Моя судьба — жить с тобой, хотя я чувствую: вон на той земле, которая сейчас растаяла на горизонте, мы оставили многое, что когда-то нам было очень и очень дорого.
— Ну что ж, вспоминая об этом, Субаида, мы будем крепче духом.
— Сейчас я не чувствую ничего, кроме невыразимой гармонии, нет ни тени беспокойства или сожаления. Моя вера не помешала свободному выбору моего пути, даже если он окажется тернистым и полным неожиданностей, но я благодарю Бога за это. — И улыбка расцвела на ее губах.
— Меня всегда умиляла твоя тяга к приключениям, Субаида.
Яго с восторгом посмотрел на ее прекрасное смуглое лицо, потом дальше — на один из венецианских кораблей эскорта с изображением льва на белом вымпеле. Отлив уносил их в открытое море; эскадра, освещаемая ласковыми лучами солнца, представляла собой многоцветную гамму, расцвеченную коринфскими парусами судов Светлейшей Республики и оранжево-белыми флагами Арагонской Короны.
На четвертый день плавания пенистый прибой известил их о том, что всего полмили отделяют их от обрывистых берегов Сардинии и высот мыса Карбонара, и моряки-христиане стали благодарить своего ангела, а назарийцы, обратив лики в сторону Мекки, пропели свою вечернюю молитву.
Они подошли к корсиканскому рейду, и Яго, пользуясь красным закатным заревом и светом судовых фонарей, вытащил из сумки потрепанную пачку листов, на которые обычно записывал свои размышления. Открыл рожок с чернилами, заточил перо и устроился на носу галеры между снастями. По папирусу легко и тонко понеслись строки:
Сейчас мне кажутся потерявшими цену те горькие испытания, которые бурей прошлись по последним годам моей жизни, — в конце концов их омыл освежающий дождь истины. Я пережил времена проклятья и ожесточения, но тоскливый осадок и абсурдные злые пророчества остались похороненными в прошлом и уже не мучают, как год назад. Теперь жизнь приносит мне лишь радость, и хотя я чувствую себя песчинкой между двумя враждебными мирами, но есть уверенность, что впереди меня ждет спокойная жизнь, в которой будет царствовать эта женщина с неукротимой волей, после стольких отчаянных перипетий решившаяся скрасить мое одиночество, пусть и наперекор своей вере.
Субаида покинула свою золотую клетку, а я прекращаю свои скитания; сомнения исчезли, будто плохой сон, развеявшийся с наступлением рассвета. Вместе мы противостояли превратностям судьбы, и моя любовь лишь окрепла, ободряемая страстностью, умом и находчивостью Субаиды. Она безмерно счастлива тем, что обладает тайной книгой и удивительным пророчеством Корана, и с невыразимой нежностью выказывает мне свою благодарность. В древней Александрии — средоточии всех культур, городе, где нет места нетерпимости, наши сердца воздадут должное девяти музам, мы станем частичкой бессмертной мечты этого города, основанного Александром Македонским, в котором обязательно найдем свое счастье.
И пусть вдохновят нас Христос и святая Мария.
Dixit Яго Фортун.
191
Он стал правителем в 35 лет, в эту пору Гранада достигла своего наибольшего расцвета