— Для собственного удовольствия, вы имеете в виду? — Главный Астролог прищурился.
Иннин почувствовала в его голосе какой-то подвох, но Хатори, судя по всему, нет.
— Можно сказать и так, — спокойно ответил он.
Астанико поднялся на ноги.
— И давно вы стали получать удовольствие от переодевания в женскую одежду, господин Хатори? Расскажите нам. Вы начали делать это с детства? Вы делали это перед зеркалом в собственной комнате или где-то ещё? Переодевались вы только для собственного наслаждения, или ради удовольствия других лиц? Делали ли вы это когда-нибудь за деньги? Вы спали с мужчинами? Делаете ли вы это часто или редко? Раз в неделю, в месяц, в год? Вы спите за деньги с незнакомыми лицами, или у вас есть постоянный любовник?
Последние фразы Астанико произносил отрывисто и очень быстро, не оставляя никому возможности вставить хотя бы слово.
Хатори впервые за всё время поглядел на него, изумлённо расширив глаза — очевидно, меньше всего на свете он ожидал подобных обвинений.
— Прекратите! — не выдержала Иннин. — Вы не имеете права оскорблять подобным образом высокорождённого господина!
— Э, нет, госпожа, — ледяным тоном промолвил Главный Астролог, повернувшись к ней. — Господин Хатори сам признался, что имеет низкорождённых родителей, и, значит, никакие привилегии, полагающиеся для высокорождённого лица, для него недоступны, и обвинитель имеет право подвергнуть его чему угодно, включая пытки.
— Он ни в чём таком не признавался, — возразила Иннин. — Он всего лишь не стал опровергать ваших оскорблений!
С минуту господин Главный Астролог сверлил её взглядом.
Потом очень тихо и с наслаждением произнёс:
— По закону, принятому в тридцать девятый год правления Императрицы Кахес, обвиняемому достаточно не отклонять оскорбления относительно собственного низкого происхождения, чтобы этот факт считался доказанным!
Иннин, имевшая об упомянутом законе некоторое представление, округлила глаза.
— Этот закон не применялся более семисот лет! — воскликнула она.
— Да, но, тем не менее, с тех пор не издавалось ни одного указа, согласно которому этот закон был бы упразднён. Следовательно, он действителен и по сей день! — торжествующе объявил Астанико.
Иннин замолчала.
Она вдруг поняла, что Главный Астролог гораздо хитрее и опаснее, чем она думала; что он прекрасно подготовился к процессу, и что в каждой его фразе, даже самой безобидной, скрыта какая-то ловушка.
«Я была ослеплена омерзением, — растерянно подумала она. — И думала, что передо мной червяк, в то время как это хищный стервятник».
Она ничего не ответила, опасаясь сказать по неосторожности ещё что-то, что могло бы быть использовано против Хатори.
— Итак, господин Хатори, — вернулся к допросу Астанико. — Я прошу вас ответить на мои вопросы.
— Я отвечаю на них отрицательно, — сказал тот, совладав с собой. — Я никогда не переодевался в женскую одежду за деньги и не испытывал тяги к мужскому полу. Это была всего лишь шутка.
— Чем вы можете это доказать? — просверлил его глазами Астанико. — Есть ли какая-нибудь женщина, которая могла бы подтвердить, что имела с вами любовные отношения, и тем самым опровергнуть, что вы обладаете извращённой натурой с привычкой к связям с собственным полом?
Хатори долго молчал.
— Нет, такой женщины нет, — наконец, сказал он.
«Почему он не рассказал про Марик?! — изумлённо подумала Иннин. — Она могла бы подтвердить это, и это ничего бы ей не стоило! Они не являются близкими родственниками, отношения между ними не запрещены! Если я сейчас скажу, что сама спала с ним… нет, это невозможно. Я не могу этого сделать, после этого моя карьера в качестве жрицы будет загублена…»
Она задрожала.
— Очень жаль, господин Хатори, — проговорил Астанико. — В таком случае мы вынуждены констатировать вашу склонность к гнусному извращению, которое не составляет чести даже грязному бедняку, не то что господину, который носит фамилию Санья!
Иннин вдруг уловила в его голосе затаённую ярость, и озарение вспыхнуло в её голове подобно молнии.
Астанико отнюдь не желал сделать такое заключение, цель его была не в том, чтобы оскорбить Хатори, вовсе наоборот! Он хотел, чтобы тот опровергнул его слова при помощи какой-нибудь любовницы — и это бы значило, что он переодевался в женскую одежду не из постыдной склонности к мужскому полу, а ради того, чтобы оскорбить Великую Богиню, что было намного хуже, и, более того, являлось косвенным доказательством второго предъявленного ему обвинения в еретичестве.
«Великая Богиня, как он хитёр, — с ужасом поняла Иннин. — Хатори прям и простодушен, он не видит и не увидит ни одной ловушки, которые этот паук расставляет в каждой своей фразе! Что нам делать?! Этот человек опустится для любой низости, сам себя вымарает в грязи, но добьётся своего…»
— Я требую открытого слушания! — внезапно закричала она, приняв решение.
«В присутствии независимых свидетелей он, по крайней мере, не сможет оскорблять Хатори, — подумала она. — И тем самым подталкивать его к тем поступкам, которых хочет от него добиться».
— Ваше право, госпожа, — проговорил Астанико, пристально вглядываясь в её лицо. — Я не могу в нём отказать. Итак, следующее слушание будет проходить открыто и при свидетелях. А сегодня я предлагаю закончить.
Голос у него был тихий и странно удовлетворённый, как будто он только что добился своей главной цели. Услышав такой тон, Иннин испытала жуткое ощущение, что только что попалась в самую главную ловушку, которая была для неё расставлена, но сделать что-либо было уже поздно.
***
Вечер и ночь Хайнэ провёл беспокойно — его не то чтобы занимали тревожные мысли, но сна не было.
Два раза он просил слуг позвать Главного Астролога, но те каждый раз возвращались с известием, что господин Астанико занят и не может сейчас прийти, что, конечно же, не способствовало рассеиванию подозрений, заронённых Иннин.
Но, как ни странно, обида, нанесённая Сорэ Саньей, мучила Хайнэ гораздо сильнее, чем мысль, что господин Астанико в действительности окажется ненавидящим его предателем.
Последняя приводила Хайнэ в какое-то горькое недоумение, и он испытывал не злость и не обиду, но какую-то тоскливую, мучительную, обездвиживающую растерянность.
«Я просто не могу в это поверить, вот и всё, — думал он сам, когда ловил себя на этом чувстве. — Хотя, казалось бы, почему? Этот человек не сделал мне ничего особенно хорошего и ещё совсем недавно я совершенно не доверял ему…»
На этом мысль о Главном Астрологе становилась совершенно мучительной, и Хайнэ отбрасывал её.
Промучившись всю ночь и ненадолго заснув лишь после рассвета, утром следующего дня Хайнэ решился пойти к Астанико сам.
Не докладывая ему о своём приходе, он доковылял до его мрачного кабинета и, чуть дрожа, приоткрыл двери.
Главный Астролог сидел за столом в окружении многочисленных книг.
— Хайнэ, я же, кажется, несколько раз передавал вам, что занят сейчас, — начал он раздражённо, увидев его, и вдруг осёкся. — А, впрочем, проходите.
Он отложил свою книгу и выпрямился, сцепив руки перед собой на столе.
Хайнэ опустился на одно из кресел, не зная, как начать.
Молчание тянулось долго.
— Ну, — проговорил Главный Астролог, заметно раздражаясь всё больше и больше. — Говорите уже, что хотели.
Хайнэ сам удивлялся тому, что это раздражение его не трогает.
— Я бы хотел поговорить с вами начистоту, — проговорил он тихо, уставившись в пол. — Я… знаете ли, я ценю искренность. Я не хочу верить сплетням, но говорят, что…
— И вы в это верите? — неожиданно перебил его Астанико.
Хайнэ испытал большое облегчение от того, что ему не пришлось произносить слов о предательстве вслух.
— Нет, я не верю, — сказал он с радостью. — Я считал и продолжаю считать, что вы хороший человек…
Слова его произвели на Астанико неожиданный эффект.
— Ах, оставьте, Хайнэ! — выкрикнул он со злостью. — Любому понятно, что хорошим вы считаете прежде всего себя! Да-да, вы такой хороший, вы не верите злым сплетням про подлого меня. Вы наслаждаетесь собственным великодушием и собственной искренностью, только знаете, мне это совершенно не нужно! Идите и любуйтесь своей добротой в каком-нибудь другом месте!