Он закрыл лицо руками и зарыдал без слёз.
Иннин молча смотрела на всё это, не зная, что сказать.
— О Великая Богиня, если бы только не огонь, — вдруг прошептал Хайнэ, отняв руки от лица и никуда не глядя. — Если бы только не огненная казнь, а какая угодно другая, я бы признался, я сделал бы это! Иннин, я дико боюсь огня, ты просто не понимаешь!..
Иннин понимала другое.
«Если бы это был любой другой мужчина, кроме Главного Астролога, я бы тоже спасла Хатори ценой потери пресловутого достоинства, — думала она. — Но тот… Ты тоже, Хайнэ, не понимаешь, насколько он мне омерзителен».
Сострадание и презрение — что к брату, что к себе — боролись в её душе.
Она развернулась и вышла из комнаты.
Походив по коридорам в бесцельном мучении, Иннин вновь спустилась к Хатори.
Тот лежал на полу на спине, подложив под голову локоть и глядя в потолок с таким выражением, с каким бы мог глядеть на плывущие в небе облака, находясь посреди цветущего поля — задумчивым, расслабленным, безразличным.
— Хайнэ жалок, — зачем-то сказала Иннин, хотя не собиралась ни в чём обвинять брата.
— Я знаю, — к её огромному изумлению, равнодушно ответил Хатори. — Но мне-то что до этого. Я его люблю.
Иннин вдруг, к собственному ужасу, почувствовала, что готова разрыдаться и, рухнув на колени, уткнулась лицом в его грудь.
— А меня?.. — прошептала она. — Меня любишь?
— Да, — сказал Хатори, погладив её по волосам. — Тебя тоже люблю.
Так они лежали, обнявшись, на сыром полу камеры, и сверху, с потолка, на них капала вода.
«Я должна попытаться устроить ему побег, — думала Иннин, перебирая длинные ярко-рыжие пряди, даже здесь, в темноте подземелья, тускло светившиеся и отливавшие червонным золотом. Внутри у неё что-то дрожало, разгоралось, мучило сладковатой болью. — Это единственный шанс… Но если даже у меня получится, Даран сразу поймёт, кто виноват, и не простит меня. Я должна бежать вместе с ним».
Она прижалась к Хатори сильнее и, отчётливо ощутив внутри себя характерную дрожь, хотела тут же отстраниться, но поймала себя на этой инстинктивной реакции и захотела нервно рассмеяться. Даже сейчас, в такой момент, реакции, вбитые в неё Верховной Жрицей, были сильны и почти что пересиливали инстинкты здорового, молодого тела.
— Обними меня покрепче, — попросила Иннин, закрыв глаза. — Ещё сильнее. Так, чтобы было больно.
Хатори выполнил её пожелание, не жалея её — так, что у Иннин хрустнули кости, и она едва удержалась от вскрика.
Это было хорошо, это было правильно и приятно, ей хотелось, чтобы он и дальше не отпускал её.
— Мы сбежим, — проговорила Иннин, дрожа и не открывая глаз, и, стиснув Хатори в объятиях, перевернулась на спину. — Ты, я и Хайнэ, как ты предлагал как-то раз. Будем бродяжничать до конца жизни.
— А твоя мечта стать жрицей? — спросил Хатори, прижимая её к полу.
Рыжие волосы падали ей на лицо, смешно щекотали кожу, пахли как-то странно — сухой полевой травой, жарким солнцем…
— Ты смеёшься, — задыхаясь, ответила Иннин. — Разве эта жизнь имеет что-то общее с моей мечтой? Я не хочу этого. Я хочу быть с тобой.
Всё ещё не открывая глаз, она нащупала ворот его рубахи и, проскользнув под неё рукой, провела пальцами по груди.
Хатори замер и весь напрягся.
— Иннин… — раздалось после продолжительной паузы. — Я…
Голос его был хриплым, немного растерянным.
В этом голосе было многое — и признание, и чувство вины, и попытка остановить себя, и предупреждение, что ещё мгновение — и остановить себя он уже не сможет.
— Я знаю, — просто сказала Иннин. — У нас есть немного времени.
«Пожалуйста, пойми то, что я не могу тебе сейчас сказать словами, — мысленно молилась она. — Пойми, что мне это нужно, пойми… и не останавливайся».
Прошла ещё, казалось, целая вечность, прежде чем Иннин почувствовала, как чужие руки осторожно и немного неумело стаскивают с неё накидку.
Жар накатывал на неё волнами, так что всё тело болело, как от пыток; она замерла, изогнулась, делая вид, что помогает Хатори избавить её от одежды, а на самом деле — пытаясь найти то положение, в котором эта невыносимая, мучительно-сладкая боль была бы не столь сильна.
— Иннин, — проговорил Хатори, тяжело дыша. — Ты не откроешь глаза? Не посмотришь на меня?
Она пересилила себя; полумрак темницы обжёг глаза, точно яркий свет солнца.
На мгновение Иннин охватило лёгкое недоумение — камера? подземелье? — как это так, ведь они же были в чистом поле, среди цветов…
Она тихо засмеялась и тут же осеклась, глядя в лицо Хатори.
Она уже была полностью обнажена, он — нет.
Чуть отстранившись, он опирался на пол локтём и рассматривал её.
Иннин заставила себя подавить стыд и встретить его внимательный взгляд лёгким смешком.
— Ты такая красивая, — сказал Хатори тихо, дотронувшись до её груди.
Иннин вздрогнула и замерла, выгибаясь.
— А ты — дамский угодник, — проговорила она, едва дыша. — Я это, помнится, уже однажды говорила. Сколько можно любоваться? — вдруг не выдержала она, смеясь и чувствуя, что ещё немного — и станет плакать. — Ты ещё успеешь. Потом.
— Правда? — спросил Хатори каким-то странным голосом.
— Конечно, — ответила Иннин таким уверенным голосом, каким могла. — Я же сказала, мы сбежим.
— И ты будешь моей женой?
Внутри всё же что-то похолодело.
— Да, — сказала Иннин, не давая себе времени задуматься. — Да, буду.
— Вот это хорошо, — сказал Хатори, улыбаясь. — Тогда я точно не дам им себя убить.
Он наклонился и коснулся губами её губ.
«Он такой ласковый с женщиной в постели… — проносилось в голове у дрожавшей Иннин. — Такой чудесный. Но сейчас я всё же предпочла бы, чтобы он сделал мне больно».
Она обхватила руками его голову, вцепившись в рыжие пряди, как кошка, и с силой пригнула её к своей груди.
Он всё понял — и стал со страстью целовать.
Иннин не смела его торопить — хотя хотела только одного, и это желание пульсировало в ней, сливаясь с быстрыми, сильными, болезненными ударами сердца.
Она ждала, запрокинув голову, сдавливая Хатори в объятиях, раскрываясь навстречу ему, снова закрыв глаза.
Ей вдруг вспомнились романы Энсенте Халии, и новая волна жара окатила её, заставив одновременно испытать какое-то горькое сожаление.
«Вот я сделала это, Хайнэ, — пронеслось в её голове. — Сделала то, о чём ты так мучительно и безнадёжно мечтаешь. Если ты когда-нибудь об этом узнаешь, то я совру тебе, сказав, что в этом нет ничего особенного. Я никогда не скажу тебе о том, что это… что это на самом деле… так…»
На этом мысль оборвалась — слишком близко было то, чего Иннин ждала.
Она изогнулась, кусая губы, и стиснула бёдрами чужие бёдра.
У Хатори было жаркое тело, сильное; хоть он и старался сдерживать эту силу, но получилось именно так, как Иннин ждала и хотела — больно, сильно, с трудом.
Она боялась, что он поймёт, как ей больно, и остановится — такой резковатый в обычной жизни, и такой странно чуткий, ласковый в постели — и не поймёт, что боль — это именно то, что нужно.
— Нет, нет, всё хорошо, — проговорила Иннин, предупреждая его вопрос, и Хатори на мгновение замер. — Только странно немного…
Сквозь пелену, заволокшую глаза и уши, она услышала его лёгкий смешок — не обидный, даже чуть-чуть растерянный.