По дороге ему встретился Астанико.
— Я ведь предупреждал вас, господин Санья, — с холодной усмешкой напомнил он. — Но вы захотели поверить в собственные идеалистические мечтания.
Хайнэ не мог на него смотреть: к горлу подступала тошнота — не то чтобы из омерзения к нему, нет, из-за чего-то другого.
— Увы, не мне суждено было стать вашей первой победой на стезе пророка Милосердного, — пожал плечами Астанико.
«Он для меня просто больше не существует, — нашёл решение Хайнэ. — Его нет».
— Впрочем, я не утверждаю, что для вас всё потеряно в этом плане, — добавил Главный Астролог. — Вполне возможно, в дальнейшем вас ждут большой успех и большая слава… В любом случае, ваша жизнь, как жизнь будущего пророка, куда ценнее, чем жизнь вашего брата, и вы были совершенно правы, что позволили ему расплачиваться за ваши собственные грехи и вашу веру в благородство моей натуры.
Оставив его, Хайнэ заковылял вперёд.
В саду было темно и холодно; зажигались первые фонари.
Хайнэ хотел было отправиться в квартал манрёсю, но что-то остановило его на полдороге; не вполне отдавая себе отчёт в своих действиях, он свернул с дворцовой аллеи и углубился в темноту, в сад.
Он брёл по засыпанной снегом, твёрдой земле, пробираясь между кустами и деревьями наугад и даже не пытаясь отыскать дорогу сознательно.
Вдруг до него донёсся звон колокольчиков; он понял, что на правильном пути.
И в самом деле — через несколько минут он увидел то, что искал: восьмиугольную беседку, залитую светом многочисленных бумажных фонарей, развешанных по периметру потолка. Фонари были разноцветными — красными, синими, жёлтыми, зелёными, и отблески их, переплетаясь, ложились на доски деревянного настила причудливым узорным ковром…
Впрочем, нет — то были не отблески.
Хайнэ пригляделся и с изумлением понял, что все предметы в беседке отбрасывают разноцветные тени: низкий столик — тёмно-синюю, перила — ярко-красную, клетка с птицей, подвешенная к потолку — лимонно-жёлтую. У господина Маньюсарьи, сидевшего в центре беседки и кормившего с рук какое-то странное животное, тени не было вообще.
Хайнэ не удивился; всё увиденное только подтверждало его мысль и укрепляло его в единственной, полубезумной надежде.
Он бросился вперёд, превозмогая боль в ногах, и выбежал на аллею, ведущую к беседке. До неё оставалось шагов двадцать — Хайнэ был уверен, что преодолеет их за половину минуты, и поэтому бросил на этот рывок все силы, которые у него были.
Но время — или пространство, а, может, и то и другое сразу — сыграли с ним злую шутку.
Он всё бежал и бежал, а беседка не приближалась и не отдалялась.
Хайнэ прекрасно видел мягкие подушки, разбросанные по деревянному полу, и снова и снова напрягал силы в мучительном порыве добраться до них и упасть, чтобы отдохнуть.
Господин Маньюсарья смотрел на него и смеялся.
— Ну пропустите же меня, — в отчаянии взмолился Хайнэ — Я ведь нашёл к вам дорогу, чего вы ещё хотите…
Тот перестал смеяться, щёлкнул пальцами — и невидимая стена, преграждавшая Хайнэ путь, рухнула. Точно так же рухнул и он — сразу на пол беседки, на желанные подушки, которые вдруг оказались у него прямо под ногами.
Несколько минут он пытался отдышаться.
— Нашёл дорогу, ах-ха-ха, — насмешливо повторил Маньюсарья. — Многие находят ко мне дорогу, как будто этого достаточно. Другие и побольше твоего делали.
— Что? — спросил Хайнэ робко, подняв голову. — Скажите мне. На этот раз я готов на всё.
— Манью больше заняться нечем, кроме как думать за тебя? — сварливо спросил тот. — Нет, аххаха, у Манью очень много дел! Поэтому лучше придумай поскорее, почему я вообще должен тратить на тебя своё время, иначе я прогоню тебя прочь! Как видишь, я сегодня не в духе.
Хайнэ снова опустил голову, лихорадочно соображая.
Отчаяние придало ему сил — почему-то в глубине души он был уверен, что у него всё получится, и всё действительно получалось: он нашёл беседку, преодолел преграду… На мгновение показалось, что ещё немного — и он сам, как господин Маньюсарья, сможет творить чудеса.
«Самый простой ответ и есть самый правильный, — пронеслось у него в голове. — Нужно не задумываться над ответом вообще».
— Я люблю вас, — проговорил Хайнэ и, просветлённо улыбнувшись, придвинулся к Манью, уткнулся лицом в шёлковые складки светло-зелёного платья, накинутого поверх шаровар.
Господин Маньюсарья удивился.
Сначала Хайнэ показалось, что он победил, но этот момент длился недолго.
— Ты всех любишь, — возразил Манью, глядя куда-то вдаль. — Всех — и никого.
Правдивость этих слов огорошила Хайнэ.
Он отодвинулся и замер на месте, глядя в пол.
Несколько минут спустя он, преодолев себя, снова поднял голову — и увидел, что две пары глаз, глаза-щёлочки и глаза-бусинки, смотрят на него с любопытством и ожиданием.
Диковинное животное, пушистый зверёк с разноцветными птичьими перьями в хвосте, цеплявшееся маленькими лапками за тонкое запястье Маньюсарьи и клевавшее зёрна из его ладони, оторвалось от своей трапезы и так же внимательно, как его хозяин, разглядывало очередного соискателя чудес.
— Вы волшебник, — тихо произнёс Хайнэ.
— Да, я волшебник, — согласился Маньюсарья, чуть пошевелив своими длинными пальцами с такими же длинными, тёмно-фиолетовыми ногтями.
Зверёк спрыгнул с его руки и растворился в воздухе, слившись с разноцветными тенями.
— Я знаю, кто вы, — продолжил Хайнэ, напряжённо вглядываясь в темноту глаз, живо блестевших на искусственном, нарисованном лице.
— …да?
Голос у господина Маньюсарьи понизился до вкрадчивого, загадочного шёпота.
Хайнэ на мгновение замер, пытаясь преодолеть что-то странное, будто силой запечатавшее его уста и не позволявшее произнести то единственное слово, которое он хотел сказать.
— Хаалиа, — наконец, проговорил он, глубоко вдохнув. — Вы — Хаалиа, брат Энсаро.
Сердце с каким-то опозданием бешено заколотилось.
Господин Маньюсарья молчал.
— Величайший маг всех времён, сын Солнечного Духа, предатель и убийца брата? — вдруг спросил он, улыбаясь, и всё лицо его как-то преобразилось, просветлело.
— Да, — прошептал Хайнэ.
— Может, и так, — ответил ему Манью задумчиво. — Может быть, брат — и тёмная половина. Но что с того?! — внезапно крикливо добавил он, пронзив Хайнэ горящими, как уголья, глазами.
Того на мгновение окатило ледяным ужасом.
Жуткая картина вдруг привиделась ему: вместо господина Маньюсарьи в его шёлковых одеждах — обгоревший, почерневший труп, восставший из пепла и открывший глаза, чёрные провалы, из которых вырываются языки пламени.
Хайнэ отшатнулся, рыдая от ужаса, увидев то самое страшное, чего боялся больше всего всю жизнь.
«Почему это так ужасно для меня?.. — промелькнуло в его голове. — Почему именно это?..»
— Думаешь, что ты — Энсаро? — вдруг спросил Маньюсарья, предупреждая его дальнейшие размышления. — Думаешь, ты — Энсаро, сгоревший заживо на костре и получивший перерождение, поэтому так боишься огня, а я — Хаалиа, никогда и не умиравший?
Картинка вновь вернулась на своё место; Хайнэ дрожал от пережитого ужаса.
— Я… я думаю, вы хотите… чтобы он… ваш брат… простил вас, — с трудом проговорил он заплетающимся, немеющим языком. — Простил за то, что вы позволили ему умереть. Я… я могу…
— Да? И что же ты можешь? — волшебник вдруг вскочил на ноги и навис над Хайнэ грозной тенью. — Простить меня от его имени?
Тот съежился на полу беседки.
— Я напишу для вас историю, — прошептал он. — В которой он это сделает. Спасите Хатори от огненной казни, спасите его от того, от чего не смогли спасти Энсаро. Этого… этого будет достаточно…
Несколько минут он ничего не видел и не слышал, не решаясь поднять глаз на Маньюсарью и увидеть, какое действие произвели его слова.
Это и был тот самый полубезумный шанс спасти Хатори, на который он рассчитывал.