Хайнэ Санья, стоявший в середине беседки, обернулся — и увидел сужденную ему возлюбленную, такую же волшебницу, как он сам; и птица перелетела с его плеча на её плечо.
Что-то внутри у Хайнэ всколыхнулось; потянулось к иллюзии всем сердцем, всем существом. Он задрожал, сдерживая себя, охлаждая поднявшийся против воли порыв.
Другая волна, волна горечи, поднялась в нём и смыла первую, оставив опустошение — и ещё какое-то лёгкое, едва уловимое чувство.
Привычная боль в ногах неожиданно отпустила; Хайнэ отвернулся и медленно продолжил свой путь.
Вокруг уже начинало светлеть; рассвет настиг его как-то незаметно. Он остановился, увидев искры солнечных лучей в редких шапках подтаявшего снега, прикрывавших глянцевито-алые кленовые листья.
Осенний утренний пейзаж, как будто отмытый солнечным светом и пронизанный им сверху донизу — пустынные аллеи, пожелтевшие деревья, павильоны дворца с изогнутыми крышами — был удивительно тих и светел, как акварельная картинка.
Воздух был морозен и наполнен разнообразными запахами — прелая земля, талый снег, лакированная древесина отреставрированных павильонов, горьковато-сладкий аромат последних осенних цветов.
Хайнэ прислонился к тонкому стволу какого-то деревца, провёл рукой по шершавой коре, и долго глядел на всё каким-то новым взглядом, открывавшим ему странное и удивительное в привычных вещах.
Однажды что-то такое с ним уже было — когда он в последний раз гулял по саду с Онхонто, но тогда средоточие любви было именно в нём, в его прекрасном спутнике, а теперь эта любовь как будто рассеялась и обнимала собой всё вокруг.
И была она не волнующей, как тогда, а тихой, лишённой какого бы то ни было восторга, немного печальной и заполнявшей его целиком, как заполнял солнечный свет пустынные просторы дворцового сада.
«Настоящее счастье всегда бывает незаметным, — пришло Хайнэ в голову. — Едва уловимым… Чтобы ощутить его, нужно долго вслушиваться в тишину и всматриваться в трепет листвы от порывов ветра».
И ещё:
«Какая разница, хорош я или плох, жалок или велик. Всё это теряет малейшее значение, когда глазам открывается красота мира».
Так он постоял немного возле дерева, а потом принялся подбирать с земли опавшие листья, осторожно отряхивая их от снега.
Руки чуть-чуть покалывало от мороза, а щёки обжигало почти что зимним ветром, и что-то во всём этом было такое же новое, удивительное.
Собрав свой букет, Хайнэ передохнул, полюбовавшись жаром отцветающих осенних красок у себя в руке, перехватил поудобнее трость и принялся медленно взбираться по высокой лестнице, ведущей в главный павильон.
Коридоры его в этот утренний час были так же пустынны, как и аллеи в саду.
Хайнэ хотел было отнести свой букет Онхонто, но на полдороге внезапно развернулся и, помедлив, пошёл в другом направлении.
С трудом распахнув тяжёлые, массивные двери, он остановился на пороге и замер.
— Вы? — проговорил Главный Астролог, поднимая голову. — Что вам здесь нужно?
Хайнэ помолчал.
— У вас есть ваза? — спросил он, наконец, и приподнял руку, показывая свой букет.
Астанико посмотрел на него наполовину удивлённо, наполовину раздражённо, однако встал из-за стола и подошёл к книжному шкафу.
— Такая вам подойдет? — спросил он равнодушным тоном, протягивая Хайнэ узкую вазу горчично-жёлтого цвета с узором из геометрических линий.
— Да, — кивнул Хайнэ и, проковыляв к столу, стал составлять свои листья в вазу. — Смотрите, какое красивое сочетание оттенков. А если бы вы раскрыли шторы, то, мне кажется, получилось бы ещё лучше.
Астанико, помедлив, распахнул тяжёлые занавеси, наглухо закрывавшие большие окна, и солнечный свет хлынул в комнату.
— Теперь вы довольны? — осведомился он чуть насмешливо.
Хайнэ молча смотрел на танец пылинок в столбах солнечного света; в кабинете Главного Астролога было довольно пыльно и неопрятно, но сейчас, в лучах яркого света эта грязь почему-то не казалась отталкивающей — наоборот. Астролябии, книги с разноцветными корешками, листы меловой плотной бумаги, изрисованные натальными картами и в беспорядке разбросанные по столу, отвечали на прикосновение солнечных лучей золотистым блеском.
— Я сейчас подумал, что вы, в силу своих отношений со звёздами, вероятно, любите темноту и ночь, — проговорил Хайнэ, не отрывая взгляда от осеннего букета на столе, казалось, вспыхнувшего под лучами солнца ярким пламенем. — Но рассвет бывает также очень красив. Только посмотрите.
Астанико смотрел на него, скрестив на груди руки.
— Послушайте, Хайнэ, хватит валять дурака, — наконец, сказал он холодно. — Прекратите этот фарс — вазы, рассвет, красота и гармония… Говорите прямо, зачем пришли. Укорять меня своим видом невинной жертвы? Просить о спасении для брата? Заявлять, что всё ещё не сдаётесь и верите в мои лучшие качества? Сказать по правде, я поражён вашим упорством. Но лучше бы вы применили его в каких-нибудь более подходящих целях.
— Я правда не знаю, зачем я к вам пришёл, — возразил Хайнэ, дотронувшись до одного из листьев. — Мне просто захотелось принести вам букет, вот я это и сделал.
— И вам не кажется, что это безнравственно — продолжать общение с человеком, который отправил на смерть вашего брата? — приподнял брови Астанико. — Ладно бы вас самого. Но какое право вы имеете прощать человека за горе, причинённое не вам лично, а вашим близким?
Хайнэ закрыл глаза и прислонился к стене.
— Я не хочу думать о том, как должен относиться к вам, — проговорил он. — Тем более, сейчас. Знаете, мне кажется, люди слишком много оценивают — себя, других, своё отношение к другим людям, отношение других людей к себе… Я не говорю, что это неправильно и ненужно — может быть, это именно то, что отличает человека от животного — но иногда без этого намного проще. Если отказаться от этого хотя бы ненадолго, то можно почувствовать…
Он осёкся и немного неуклюже опустился на пол, придерживаясь рукой за стену.
— Почувствовать что? — раздражённо спросил Астанико несколько минут спустя. — Если уж начали, то договаривайте!
— Я сейчас испытываю такое странное ощущение, — признался Хайнэ. — Я как будто в другом мире и в другом теле, и всё по-другому, и всё так просто. Просто любить всё на свете, просто не бояться, не сомневаться… Я знаю, что это ненадолго, но мне так не хочется… возвращаться к себе прежнему.
Он вздохнул и, подперев рукой щёку, задумчиво посмотрел куда-то вдаль.
— Знаете, ещё немного — и я в самом деле полюблю вас, — вдруг сказал Астанико ещё более раздражённо, почти яростно. — Вы невыносимы!
Хайнэ вскинул голову и посмотрел на него удивлённо.
— В таком случае я буду вам благодарен, — тихо сказал он. — Не думаю, что во мне есть многое, за что меня можно любить.
— Ну да, да, — отмахнулся Астанико с выражением злой досады. — Вы жалки, трусливы и инфантильны. Но вы же упорствуете в своей любви к подлому мерзавцу, так отчего бы мне не упорствовать в любви к глупому ребёнку? Вы пробуждаете во мне какой-то идиотский инстинкт соревнования! — вдруг добавил он яростно. — Разве я хуже вас?
— Не хуже, — согласился Хайнэ, чуть улыбаясь. — Знаете, я и в самом деле рад, что пришёл к вам и услышал всё это, вы…
Он опять недоговорил и, чуть вздохнув, поднялся на ноги.
Астанико молча следил за тем, как он ковыляет к выходу, однако когда Хайнэ уже добрался до дверей, вдруг подскочил к нему, с силой оттолкнул — так что тот чуть не повалился на пол — и закрыл собой проход.
— Думаете, я вас отсюда выпущу? — спросил он резко. — Вы собрались пойти и признаться, что это ваша книга. Но только я не дам вам этой возможности.
— Вы запрёте меня здесь навсегда? — печально поинтересовался Хайнэ.
— Не будьте о себе такого высокого мнения, — фыркнул Астанико. — Сейчас у вас порыв благородства и возвышенных чувств, вы одухотворены и с лёгкостью сделаете то, на что в обычном состоянии у вас не хватает душевных сил. Но долго это не продлится, и вы это сами понимаете. Через какое-то время все ваши низкие качества вернутся, и трусость в вас снова победит.