Хайнэ рухнул на подушки чуть слева от него и низко опустил голову, так что Хатори были видны лишь черноволосая макушка и шелка многочисленных одеяний, разостлавшиеся по полу.
«Как ты там? — думал Хатори-птица, в беспокойстве взмахивая крыльями. — Кто одевает тебя, кто причёсывает? Кто здесь может носить тебя на руках, как я? Бьюсь об заклад, что Онхонто, как бы прекрасен он ни был, этого не делает».
Эти взволнованные мысли были столь сильны, что он пропустил половину разговора Хайнэ со странным существом, хозяином беседки.
— Спасите Хатори от огненной казни, спасите его от того, от чего не смогли спасти Энсаро… — вдруг донеслось до него собственное имя.
Хатори замер, прекратив раскачиваться на своей жёрдочке.
«Ему не всё равно, — растроганно подумал он. — Он пришёл к этому существу, чтобы спасти меня от казни…»
К глазам подступило что-то жаркое, но птица, разумеется, не могла заплакать — да и не то чтобы Хатори этого хотелось.
А внизу, тем временем, развёртывалось настоящее представление, главным героем которого были Хайнэ и его пороки.
Иногда Хатори и самому хотелось высказать брату то, что его в нём не устраивало, но сейчас, после услышанного, обида его прошла, и смотреть на это ему было больно.
«Прекрати, — яростно зашипел он в сторону существа с белыми волосами. — Ты же слышишь, он сам сказал, что всё понял! Прекрати его мучить, не то…»
Что «не то», он не знал и сам — разве могла что-то сделать птица, заточённая в клетке? — но был уверен, что сделает что-то, и кривлявшемуся актёру, злому насмешнику не поздоровится.
Но в этот момент картинка снова переменилась.
Изогнув шею, Хатори больше не увидел существа с белыми волосами — в беседке был только Хайнэ, правда, в старинной, диковинной одежде актёра. Хайнэ подошёл к клетке и, раскрыв дверцу, вытащил птицу наружу.
«Узнал, узнал!» — в восторге подумал Хатори, метнувшись ему навстречу.
— А ведь ты больше не хромаешь, Хайнэ! — попытался воскликнуть он. — Так она обманула меня, она всё-таки это сделала, она вылечила тебя!
Хайнэ прислушивался с улыбкой к его курлыканью и нежно гладил его по крыльям. Птица радостно подставлялась под его ласки, изгибая длинную шею, и непривычное тело вдруг стало почти привычным, почти желанным.
В конце концов, птица успокоилась и села на плечо к хозяину — и в этот самый момент Хатори увидел на пороге беседки волшебницу.
— Это она тебя вылечила, — хотел было сказать он не без доли собственной гордости, и вдруг понял, что его слова — а, может, и его присутствие — здесь не слишком нужны.
Эти двое стояли напротив и не могли оторвать друг от друга взгляда.
«А ведь это она, — вдруг понял Хатори. — Та девочка, за которой мы с тобой когда-то гнались по крышам, Хайнэ… Ты помнишь? Ты сказал, что любишь её…»
Его охватило мучительное чувство собственной ненужности, но тут волшебница поманила его рукой, и это отвлекло его внимание.
— Она говорит, что мне пора возвращаться, Хайнэ, — пытался сказать Хатори, тыкаясь клювом в его шею. — Мне придётся тебя оставить…
Но Хайнэ молчал и только продолжал гладить его одной рукой.
Неведомая сила влекла Хатори вперёд, и он, вздохнув, подчинился ей. Расправил тяжёлые, большие крылья, не имея ни малейшего понятия о том, как летать… на мгновение ему показалось, что он сейчас неуклюже рухнет вниз, но что-то словно подхватило его, и он вдруг обнаружил себя уже в воздухе.
И в этот момент он вспомнил — вспомнил не разумом, но телом, ту свободу, которой пользовался когда-то давно, умея бегать быстрее ветра и прыгать с огромной высоты.
Это было так же просто и естественно, как естественно для птицы взлететь, даже если она расправляет крылья в первый раз в жизни.
Это было — легко.
Хатори-птица полетел к волшебнице, раскрывшей навстречу ему руки, и сел к ней на плечо. Он хотел было оглянуться, чтобы посмотреть как там Хайнэ, но почему-то заныла шея, не желавшая привычно изгибаться.
Стиснув зубы, Хатори попытался ещё раз — и очнулся на сыром полу подземелья.
Тело болело так, как будто ему всю ночь приходилось таскать и ворочать глыбы камня.
Он приподнялся, пытаясь понять: приснилось? померещилось? произошло на самом деле?
Но тельца мёртвой птицы, зарытого в солому, больше не было…
Или это жрицы забрали труп из камеры, предварительно опоив узника сонным зельем?
«Когда-нибудь я это узнаю, — решил Хатори. — Когда выберусь отсюда».
Где-то далеко вверху зазвонил гонг, который возвещал полдень.
Ещё через какое-то время — по внутреннему отсчёту Хатори, через полчаса — прибежала, запыхавшись Иннин.
— Всё будет в порядке, — сообщила она дрожащим голосом. — Я не сумела устроить, чтобы мы смогли бежать, но всё будет хорошо… должно быть так. Они попытаются тебя сжечь, но огонь не подействует, и им придётся принять это как желание Великой Богини. Не бойся.
— Да я и не боюсь, — улыбнулся Хатори, взяв её за руку. — По-моему, ты сама боишься куда больше.
Иннин как-то жалко улыбнулась и опустила голову.
Она была очень напряжена.
Нежность, которую испытывал к ней Хатори, была немного другой, чем к Хайнэ, но также сильной. Тот мир, в котором она будет его женой, а он — их общим любимым братом, почти что ребёнком, казался ему отвечающим всем его желаниям и чувствам.
— Я тебя люблю, — сказал он неожиданно для себя.
— И я тебя, — пробормотала Иннин, сжимая его пальцы.
Не сказав больше ничего, она исчезла, а Хатори вновь сел на пол камеры и приготовился ждать, когда за ним придут.
***
— Рано или поздно вы всё равно добьётесь полнейшего и окончательного краха семьи Санья. Нет никакого смысла торопить события и казнить калеку сейчас, когда у нас нет безоговорочных доказательств его вероотступничества, — вкрадчиво прошептала госпожа Агайя на ухо Императрице.
Та молчала, уставившись потемневшим от злости взглядом в стену.
— Твой брат обещал мне достать доказательства его вины, — проговорила она, наконец. — Только на этом основании я и позволила ему быть обвинителем!
— Мой брат — просто глупый самонадеянный мальчишка, — бледные губы госпожи Агайи искривились. — Все мужчины таковы, уж мы-то с вами это знаем. Презренные, недостойные, низшие существа.
Таик прикрыла глаза; на мгновение ей показалось, что кто-то когда-то уже говорил ей эти слова.
Но кто? Мать?
— Знаете, я расскажу вам смешное, — продолжила, тем временем, её наставница. — Мой брат влюблён в одну из жриц, но та отказывала ему, прикрываясь клятвой жрицы, в то время как сама давно спала с другим мужчиной. Так вот мой брат сходит с ума и ради того, чтобы заслужить её благосклонность, и затеял весь этот процесс. Как глупо, не правда ли?
Как ни зла была Таик, но это известие заставило её криво усмехнуться.
— Да… и в самом деле, — медленно и с презрением проговорила она. — Мужчина — это павлин. Всё, на что он способен — горделиво распушать хвост перед избранницей и ходить вокруг неё, пытаясь заслужить расположение.
— Женщины не таковы, — сказала Агайя, обнимая ей одной рукой за плечо. — Только женщина способна на настоящую любовь.
— Помассируй мне плечи, — приказала Императрица, приспуская верхнюю накидку.
«Да, это правда, — думала она, пока умелые руки наставницы растирали её затёкшие мышцы. — Я могла бы дать ему настоящую любовь, если бы он этого пожелал. Но он отказался, потому что презирает меня. Что ж, пусть продолжает презирать и дальше, я постараюсь сделать так, чтобы у него было для этого достаточно поводов. Надеюсь, эта казнь послужит ещё одним из них. Он ведь просил за брата своего калеки. Пусть видит, что мне наплевать на его просьбы».
Императрица поднялась на ноги.
Боль в мышцах прошла благодаря массажу, однако как будто бы переместилась из шеи в виски; от мучительных приступов головной боли не помогали и лучшие средства жриц.
Окончательно разочаровавшись в их искусстве, Императрица не торопилась снова звать мужа в свою постель.