«Может, он делает это ради меня?..» — мелькнуло у Хайнэ в голове, и он почувствовал себя ещё больше виноватым.
Тем же вечером он попытался исполнить своё намерение быть отныне с братом заботливым и ласковым, и не обижать его — больше никогда.
— Послушай, — сказал он, перебираясь к нему в постель. — Я хотел спросить… тебе совсем не было страшно?
Хатори лежал на спине, и предзакатные отблески, проникавшие сквозь неплотно задёрнутые занавески, ложились на его лицо, напоминая о языках пламени, не так давно охватившего его с ног до головы и оставившего невредимым.
— Нет, не было, — покачал головой он. — Мне было хорошо. Сказать по правде, я никогда в жизни не испытывал ничего подобного.
Хайнэ смотрел на него со смешанным чувством зависти и восхищения.
«Смогу ли я хоть в следующей жизни стать таким же? — думал он. — Ничего не бояться, не обращать внимания на то, что обо мне подумают…»
— В любом случае, это было прекрасно, — пробормотал он, склонившись над Хатори. — Я очень испугался, ты ведь знаешь, но в то же время меня охватило чувство… величия и какой-то нездешней красоты. Ты был прекрасен, — закончил он несколько смущённо.
Хатори, впрочем, остался довольно равнодушен к комплименту.
— Так же прекрасен, как твой господин Прекрасный? — спросил он, криво усмехнувшись.
Значит, никак не мог простить ему то письмо.
— Хатори, Онхонто для меня… — Хайнэ осёкся. — Он для меня воплощение всего самого прекрасного, что есть на земле. Ты понимаешь? Он для меня не друг, не брат. Он — идеал. Самое близкое к Милосердному земное существо. Ревновать к нему так же глупо, как если бы я ревновал тебя… ну, не знаю… например, к твоей матери или жене, если бы они у тебя были.
Хатори ничего не ответил, но Хайнэ почувствовал, что это объяснение его несколько смягчило.
«Вот всё и стало по-прежнему, — подумал он, укладываясь рядом с братом на подушку. — Можно поддаться искушению и сделать вид, что ничего и не было, и что не нужно чего-то менять. Можно было бы, если бы мне не было так больно…»
— Знаешь, мне кажется, что память тесно связана с болью, страданием, — озвучил Хайнэ пришедшую ему в голову мысль. — Если нет боли, то и помнить ничего не нужно.
— Вот как, — сказал Хатори, поглядев на него как-то странно. — А как же счастливые воспоминания? — добавил он, помолчав.
— Но мы ведь предаёмся им лишь в те моменты, когда нам становится плохо, — проговорил Хайнэ задумчиво. — Когда нам хорошо в настоящем, мы меньше всего склонны возвращаться мыслями в прошлое.
— А тебе сейчас хорошо?
— Да, — пробормотал Хайнэ.
И тут же доказал сам себе, что лжёт, вернувшись мыслями в тот день, когда гулял с Онхонто по осеннему саду.
Однажды всё то, что мы так сильно любили, потеряли и ищем в страданиях, вернётся к нам снова, и больше никакая разлука не будет грозить…
«Обрести вас в своём сердце — это значит стать таким же, как вы, — подумал Хайнэ, закрыв глаза. — Но Великая Богиня, есть ли в этой жизни что-нибудь, более невозможное? Мне до вас — целая пропасть, и мне никогда её не преодолеть».
Отчаяние и обречённость в темноте усиливались десятикратно, как будто питаясь ночным полумраком.
Промучившись без сна несколько часов, Хайнэ, в конце концов, выскользнул из постели и подполз к окну.
Он раздвинул занавески и на мгновение замер, очарованный красотой ночного пейзажа.
Взошедшая луна заливала весь сад молочно-белым светом, в мягком свечении которого снег казался голубовато-синим; тёмное небо, показавшееся в прорехе между облаками, было так густо усыпано звёздами, как это бывает только в морозные зимние ночи.
Подождав немного, Хайнэ вернулся в постель и, склонившись над Хатори, дотронулся до его щеки.
— Посмотри, какая красота, — прошептал он.
— Какая ещё красота, — недовольно пробормотал Хатори, приоткрыв глаза. — Сейчас часа три пополуночи, наверное. Спи!
Вот так вот обычно их ссоры и начинались.
«Нет, на самом деле всё это просто, наверное, — подумал Хайнэ, стараясь преодолеть обиду. — Если твоя душа полна злости, обиды, раздражения и других тёмных чувств, то страдания — это единственное, что может их вытеснить. Вот зачем они нужны, и, может, поэтому Милосердный сделал меня уродом. Я ведь уже тогда был злым, сколько я злился на Иннин».
Вытерев слёзы, он опустился на подушку, и Хатори обнял его одной рукой.
***
Неделю спустя Иннин сдержала своё обещание и появилась в доме, из которого спешно уезжала во дворец шесть с половиной лет назад. Одевшись неприметно, она проскользнула через тайный ход, известный ей с детства, и, незамеченная никем, пробралась на второй этаж. Осторожно приоткрыв двери в комнату Хайнэ, она некоторое время молча наблюдала за обоими братьями: Хайнэ, полулёжа на расстеленной на полу постели, строчил что-то на низком столике, Хатори лёжал неподалёку на спине, держа перед собой в вытянутой руке кольцо, и, прищурившись, любовался игрой света на гранях драгоценных камней.
— Почему ты не хочешь сказать мне, где взял это кольцо? — подал голос Хайнэ, не отрывая взгляда от листка бумаги. — Это очень важно.
— Я не помню, Хайнэ, серьёзно, не помню, — очень честным голосом ответил Хатори.
— Ну-ну, — сердито буркнул брат. — Придумай отговорку получше! Ладно, не хочешь говорить, я всё равно всё узнаю, хочешь ты этого или нет.
— Давай, — разрешил Хатори. — И мне потом не забудь сказать, мне теперь тоже любопытно.
— Ты надо мной издеваешься!
— И в мыслях не держал.
— Конечно, какие у тебя мысли! Ты вообще думать не любишь.
— Лучше уметь, но не любить, чем любить, но не уметь, — глубокомысленно заявил Хатори.
— Ты на что это намекаешь?! — взвился Хайнэ.
Эта ленивая и довольно забавная перепалка длилась ещё несколько минут, вызвав на губах Иннин улыбку, а потом Хатори сгрёб Хайнэ в охапку и потащил его в купальню. За мгновение до этого он успел заметить Иннин у дверей и приоткрыл рот, но та поспешно сделала ему знак молчать и отступила за угол.
Когда братья спустились вниз, она проскользнула в комнату.
Помедлив, она опустилась перед низким столиком и перевернула листы, на которых писал Хайнэ, но, к своему удивлению, обнаружила не рукопись очередного фривольного романа, а стихи.
Последний алый кленовый лист
Упав, оказался под снегом скрыт.
Так же, как летний пейзаж, лицо
Ваше медленно блекнет в памяти.
Но зимою земля не умирает,
А лишь скрывает от холода самое дорогое.
Так же и образ Ваш
Я похороню глубоко в своём сердце.
Чтобы однажды, весной, когда
Проснётся природа, проснулось и оно.
И, как цветок тянется к солнцу,
Вновь устремилось к Вам…
«Он всё ещё страдает из-за Марик? — подумала Иннин. — Или успел влюбиться в другую?»
Она взяла новый листок.
Шёпот листвы и запах роз
Разбудили меня.
Я проснулся, и сердце ещё
Помнило Ваш наряд
В золотом облачении солнца,
Но глаза уже видели иное:
Занесённый снегом унылый сад.
Мне казалось, что, протянув руку,
Я откину туманную занавесь грёз
И дотронусь до Вашей руки.
Но то был лишь шёлковый
Полог над кроватью,
И, отодвинув его,