— И не надо. Спасибо, что помогли мне сделать первый шаг.
Астанико приподнял брови.
— Полагаете, что первый шаг — это самое трудное, и после того, как он сделан, всё пойдёт как по маслу?
— Вовсе нет, — возразил Хайнэ, усмехнувшись. — Поверьте, я, как никто, знаю, что труден каждый шаг. Что ходить вообще тяжело и очень больно.
— И, тем не менее, не желаете оставаться в постели, — заметил Астанико, устремив взгляд на его заметно напряжённую и дрожавшую руку, которой он опирался на трость.
— Что ж поделаешь, — проговорил Хайнэ с тоской. — Человек создан для того, чтобы ходить, а не лежать в постели. И я, хоть и калека, но человек тоже… По крайней мере, хочу им быть.
Он закрыл глаза.
Астанико снова усмехнулся и, пожав ему свободную руку, покинул дом Санья.
Хайнэ вернулся в свою комнату и принялся стелить постель. С тех пор, как Хатори ушёл, он всё делал сам — не столько даже потому, что, как и раньше, не хотел подпускать к себе других слуг, сколько потому, что дела и сопровождавшая их физическая боль помогали отвлечься от мыслей.
Всё остальное было бесполезно — ни читать книжки, ни писать стихотворения, ни думать об Онхонто он больше не мог.
Расстелив постель, он рухнул на неё лицом вниз и сразу же заснул.
Снился ему Хатори — сон, повторявшийся в разных вариациях на протяжении всех последних дней: он находил его, они мирились, всё снова становилось, как прежде, и чувство неимоверного облегчения затапливало его, как волна…
Поднявшись наутро разбитым и опустошённым, Хайнэ вновь отправился в Нижний Город, на этот раз в сопровождении слуги, которого он, впрочем, оставил ждать в экипаже.
Второй день поисков оказался таким же безрезультатным, как и первый. Совершенно выбившись из сил, Хайнэ под конец рухнул на какие-то пустые ящики, позабыв о своей брезгливости, и в отчаянии устремил взгляд к небу.
Где-то далеко наверху сияли под ярким и холодным зимним солнцем золотые крыши дворцовых павильонов…
«Я обещал, что вернусь к вам тогда, когда стану более достойным, — подумал Хайнэ, впервые за всё это время мысленно обратившись к Онхонто. — А вместо этого видите, что я сделал…»
Губы его горько искривились.
«Я не смогу. — Даже поднять руку теперь было трудно, но он пересилил себя и устало запустил её в волосы. — Я не смогу прийти сюда завтра снова, это действительно выше моих сил. Не моральных, а физических. Вряд ли судьба смилостивится и дарует мне прощение всего лишь за два дня поисков, но что мне делать, если это мой предел? Что?»
Так и не найдя для себя ответа, он вернулся домой.
На третий день он едва смог подняться с постели, и то, что повторение изматывающей прогулки по улицам Нижнего Города будет ему не по силам, стало окончательно ясно.
Какое-то время Хайнэ лежал в постели, испытывая чувство полной безнадёжности, а потом собрался и поехал к Ните.
Шанс на то, что младшая сестра знает, где сейчас Хатори, был невелик, но всё же они с ним были в дружеских отношениях, и это было хотя бы что-то…
— Хайнэ! — вскрикнула сестра, увидев его, и посмотрела каким-то странным взглядом.
Да и в целом она выглядела странно, если не сказать — совсем плохо.
Хайнэ знал, откуда берётся подобный измотанный вид — ничто другое, кроме навязчивых, вытягивающих душу мыслей не способно сделать лицо человека таким.
Надежда его оказалась тщетной — Нита ничего не знала о Хатори, но когда он собрался уходить, она внезапно схватила его за рукав.
— Подожди, — попросила она. — Может, выпьешь со мной чаю?
Хайнэ колебался.
С одной стороны, встреча с сестрой после стольких дней затворничества и полного одиночества обрадовала его, и хотелось побыть с ней подольше, с другой — он боялся застать Марик.
В конце концов, первое перевесило.
Они с сестрой сели за низкий столик.
— Ты не жалеешь о том, что покинул дворец? — спросила Нита, наливая ему чай. — Тебе ведь было хорошо там, правда?
— Хорошо, — пробормотал Хайнэ, чувствуя себя неловко и неуютно от этих вопросов. — Но не потому, что я… Просто там был… — Он не смог выговорить имя Онхонто, и одна мысль о нём принесла жгучую боль. — Давай не будем об этом, а?
Лицо Ниты, всё это время жадно ловившей каждое его слово, вдруг перекосилось.
Она выронила чашку из рук, даже не обратив внимания на то, что облилась кипятком, и по лицу её потекли слёзы.
Хайнэ потрясённо смотрел на неё.
— Прости, прости, — опомнилась Нита и принялась собирать осколки чашки, не прекращая при этом рыдать. — Прости, я сама не понимаю, как умудрилась… Я ведь совершенно не собиралась… Я просто хотела…
Она замерла на месте, как будто забыла о том, что собиралась делать и говорить дальше, и Хайнэ, осторожно подобравшись к ней, забрал осколки чашки из её рук.
У Ниты случился новый приступ рыдания, и она уткнулась брату в грудь.
Тот гладил её по волосам, испытывая какое-то усталое облегчение — попытки утешить чужое горе принесли некоторое утешение и ему самому.
— Что случилось? — тихо спросил он, когда сестра немного успокоилась.
— Просто, увидев тебя, я понадеялась, что ты расскажешь мне о нём, — глухо проговорила Нита, не поднимая лица. — А ты отказался. Знаю, что это глупо, и я столько времени держала себя в руках, а тут это вдруг стало какой-то последней каплей, переполнившей чашу…
— Расскажу о ком? — переспросил Хайнэ, хотя почти догадался, и догадка заставила его похолодеть.
— Об Онхонто, — всхлипнула сестра. — Хайнэ, я… я люблю его.
Она вновь начала рыдать, а Хайнэ застыл, держа её в объятиях, и только продолжал неловко гладить по волосам и по спине.
«Любит… она его любит?!» — только и мог думать он в каком-то изумлённом отчаянии.
— С тех самых пор, когда мне удалось, благодаря тебе, увидеть его, — продолжала рассказывать Нита, очевидно, желая выговориться. — Поначалу я посчитала, что просто восхищена его красотой, думала о нём беспрестанно, мечтала увидеть снова. Но потом мне стало становиться всё хуже и хуже, это было уже не просто восхищение, это рвало мне сердце, понимаешь, Хайнэ? В конце концов всё остальное перестало иметь для меня значение, вся эта жизнь, все окружающие меня люди, всё то, чем я занималась прежде, всё показалось мне сном, глупым и бессмысленным. И только его лицо было единственным настоящим среди всей этой суеты, среди череды бесконечных развлечений, заполняющих нашу жизнь, но не дающих ей никакого смысла, единственным, ради чего стоит жить!.. Всё остальное… настолько бессмысленно…
«Бессмысленные развлечения, — горько подумал Хайнэ. — Твоя жизнь, сестра, всегда была тем, на что я мог взирать лишь с тоской и завистью. И вот, она кажется тебе бессмысленной, и я сам знаю, что в таком образе жизни мало смысла, так почему же не могу отказаться от этой зависти? Зависти ко всем нормальным людям… Мне кажется, что если бы только у меня было то, что есть у вас, то я был бы счастлив. Но ты несчастна…»
— Я не могла никому об этом рассказать, — продолжила сестра. — Потому что знала, что никто меня не поймёт. Все только посмеются надо мной — полюбить человека, которого я видела раз в жизни, возненавидеть из-за него всё своё окружение. И я молчала. Молчала, молчала, молчала всё это время… Но у меня больше нет сил.
— Трудно держать всё в себе, — пробормотал Хайнэ. — Я это хорошо знаю. Но ты можешь рассказывать мне, я никогда не посмеюсь над твоими чувствами, всё это прекрасно мне знакомо.
Сестра молча зарыдала.
— Нита, — осторожно позвал Хайнэ, когда она немного успокоилась. — Но ведь ты знаешь, что это невозможно. Он — супруг Императрицы. Нельзя надеяться даже на одно свидание. Свидание по-настоящему, я имею в виду. Это может стоить тебе жизни.
Нита приоткрыла рот, и, судя по всему, хотела сказать, что она готова умереть, но Хайнэ перебил её.
— И ему тоже, — тихо сказал он.
Сестра вздрогнула и передумала произносить заготовленные слова.
— Что же мне делать?.. — жалобно спросила она. — Что?..
— Нита, я хорошо понимаю, что, узнав его, невозможно потом представить, чтобы хоть кто-то из других людей мог сравниться с ним, — горько улыбнулся Хайнэ. — Но всё же… Ты абсолютно уверена в том, что никогда не сможешь полюбить никого другого? Ответь себе честно на этот вопрос. Никогда?