Иннин молча рыдала, но внутри поднималась знакомая волна негодования, возмущения, протеста.
— Ты это сделала назло мне? — наконец, проговорила Даран спокойным голосом, глядя на неё сверху вниз.
Иннин подняла голову и нарочито медленно вытерла кровь с лица, не отрывая от лица наставницы горевшего холодным огнём взгляда.
— Да, — выдавила она, стиснув зубы. — Вы что, до сих пор не поняли? Всё, что я делаю — назло вам. Захотите, чтобы я жила, я убью себя. Захотите, чтобы умерла — буду цепляться за жизнь, наплевав на честь и гордость. Прикажете мне убить моего ребёнка — я, скорее, убью вас. Захотите, чтобы он остался жив — я первым же делом от него избавлюсь. Вам ясно? Я ненавижу вас. Я живу, чтобы быть воплощением этой ненависти, которая проросла во мне с детства. Я не знаю, почему это так, но я никогда не ненавидела никого так, как вас.
Несколько минут Даран не отрывала от неё взгляда, но взгляд этот постепенно менялся и, в конце концов, стал чуть ли не мягким.
Тогда Верховная Жрица отвернулась.
— Хорошо, — сказала она. — Уходи. Живи счастливо со своим возлюбленным и роди ему ребёнка. Ты победила, а я проиграла. Этого ты добивалась?
Иннин поднялась на ноги, цепляясь за ножку шкафа и совсем не чувствуя себя победившей.
— Я не дам тебе разрешения на брак с Хатори Саньей, — продолжила Даран. — Это было бы уж слишком. В конце концов, тебе всё равно необходимо постоянно с кем-то или с чем-то бороться. Если не дать тебе такой возможности, ты обратишь это желание на своего мужа, ребёнка или, в конце концов, на самое себя. Так что будешь бороться с отношением общества, которое никогда не признает сожительство бывшей жрицы с собственным братом, пускай и неродным, чем-то нормальным, а их ребёнка — законным наследником семьи Санья. Будешь ненавидеть общество с его лицемерной моралью так, как ненавидишь сейчас меня. Прощай и будь счастлива.
Иннин тяжело дышала; грудь её часто вздымалась.
— Я порвала с Хатори, — наконец, объявила она глухим голосом. — Я не вернусь к нему и не стану с ним жить.
— Почему? — осведомилась Даран.
— Потому что я… не люблю его.
На лице Верховной Жрицы появилась какая-то кривая и в то же время горькая усмешка.
— Любишь, — сказала она.
Иннин вскинула голову.
— Вы же сами убеждали меня, что это не любовь! — закричала она. — Вы убеждали меня в том, что мне всего лишь хорошо с ним, потому что он ублажил меня в постели! Как вы смеете теперь говорить обратное?!
Она сама услышала в своём голосе нотки какой-то детской обиды, детского отчаяния, и от них ещё больше захотелось плакать.
— Ты не станешь независима от меня и моего мнения до тех пор, пока будешь столь отчаянно этого желать, — проговорила Даран, и губы её искривились. — За столько лет ты этого не поняла? Глупая девчонка.
Из её уст это прозвучало почти нежно, и Иннин вдруг испытала желание, за которое тут же возненавидела себя — кинуться к ней в объятия и рыдать у неё на груди.
— Я не вернусь к Хатори, — упрямо повторила она. — После того, что я ему наговорила… Нет, никогда. Да и он этого не хочет. После нашей ссоры он даже не попытался меня увидеть, поговорить со мной. Пусть будет так.
Из груди Даран вырвался длинный, тяжкий вздох.
— Ты уверена в своём решении? — наконец, спросила она. — Имей в виду, что если ты снова переменишь его, то я тебя больше не прощу. Никогда.
Иннин похолодела.
Что это означало?
— Я не стану убивать своего ребёнка, — быстро проговорила она. — Если вы хотите, чтобы я сделала это в обмен на возможность остаться жрицей, то нет…
Даран вернулась за свой стол и села в кресло, откинувшись на спинку.
— Никто больше пока что не знает о твоей беременности, так? — спросила она. — Даже Хатори?
Иннин кивнула.
— Я предлагаю тебе возможность родить ребёнка и остаться жрицей, — ровно сказала Даран. — Он будет расти вдали от тебя, не зная, кто его родители. Но он останется жив, и ты останешься той, кто есть, и кем хочешь быть. Такое предложение тебя устраивает?
— Я.. я не знаю, — нетвёрдо ответила Иннин после долгого молчания.
— Подумай.
Иннин вышла из кабинета, едва держась на ногах.
Следующие несколько дней она провела в постели, почти не притрагиваясь к еде, однако ко дню очередной церемонии, приуроченной к середине зимы, она заставила себя встать и отправиться в Храм.
В этот день в дворцовый сад были вновь допущены посетители и, увидев мелькнувшие вдалеке огненно-рыжие волосы, Иннин бросилась было прочь, но потом передумала и дождалась Хатори, пробиравшегося к ней сквозь толпу.
«Ну, по крайней мере, мой ребёнок будет красивым… — подумала Иннин, глядя на него и часто моргая. — Интересно, родители Хатори поступили со своим сыном так же, как я собираюсь поступить со своим?»
— Я пришёл попрощаться, — сказал Хатори, подойдя ближе.
Иннин только и смогла, что кивнуть.
Одет Хатори был странно: в довольно яркую и разноцветную, однако явно бедняцкую одежду — так одевались разве что артисты из простонародья.
— Я уезжаю, — добавил он. — Не знаю, вернусь ли когда-нибудь.
— А как же Хайнэ? — спросила Иннин.
— Он справится и без меня.
— И… куда ты собрался?
Хатори протянул ей открытку с морским пейзажем.
— Хочу увидеть вот это, — просто сказал он.
Иннин вспомнила, как он предлагал отправиться в путешествие втроём, вместе с Хайнэ.
Она пересилила себя и обняла его.
— Удачи, — прошептала она, закрыв глаза. — Исполни свои мечты.
— Я бы предпочёл исполнять чужие, — сказал Хатори, не двигаясь. — Но, видимо, это никому не нужно.
Он помахал Иннин рукой и ушёл, не оглядываясь.
Она долго глядела ему вслед, а потом нашла в Храме укромное место и, упав на колени, закрыла лицо руками.
«Почему? — неслось у неё в голове. — В какой момент всё пошло наперекосяк? Тогда, когда я впервые засомневалась в своём пути? Когда заявила, что мне не нужны любовные отношения? Когда позволила себе подумать о том, что нужны? Когда я легла с Хатори в постель? Когда я бросила его? Что я сделала не так? Всё? Дело только во мне или в том, что участь жрицы непомерно тяжела для женщины? Может быть, это было чудовищной ошибкой, кощунственным преступлением — заставлять жрицу отказываться от семьи и от продолжения рода? Но возможно ли совмещать помыслы о высшем и интерес к земному, заботу о детях, любовь к мужчине? Или это просто я не подхожу для того, чтобы быть жрицей? Но тогда почему я не могу просто уйти и жить обычной жизнью в качестве матери семьи? Ну пожалуйста, скажи мне, скажи, скажи!.. Дай мне ответ о моём предназначении, и даже если ты скажешь, что я должна убить себя, то я это сделаю. Что угодно, но только не это — не быть наедине с собой, не нести ответственности за собственные ошибки… О, я понимаю, почему люди подчас бывают готовы поступиться своей драгоценной свободой и добровольно пойти в рабство к кому-либо или чему-либо другому. Ответь мне, и я больше никогда не попытаюсь поступить по собственному усмотрению, я смирю свою гордость и свою дерзость, только скажи!..»
Но Великая Богиня молчала, да и вряд ли она могла захотеть говорить с клятвопреступницей, нарушившей свои обеты.
Утром следующего дня Иннин принесли письмо от Хайнэ, в котором брат просил её приехать.
Поколебавшись, Иннин всё-таки села в экипаж. Она не простила брату слов, которые тот сгоряча сказал ей в последнюю встречу, и решила держаться с ним холодно и отчуждённо.
— Что ты хотел? — спросила она, заходя в комнату.
Хайнэ сидел, съёжившись, в своём кресле.
— Спросить, — пробормотал он, опустив взгляд. — Тебе знакомо имя Ранко Саньи?
Иннин вздрогнула.
— Ну, раз он Санья, то, вероятно, один из наших родственников, — пожала плечами она, ничем не выдавая своих чувств.
— Иннин, я думаю… что он наш отец.
Иннин посмотрела на него расширенными глазами.
— Отец? — переспросила она. — Хайнэ, ты спятил? Что это за бред? У нас есть отец, и зовут его Райко, а не Ранко, ты что, забыл? Или перепутал букву?