— На самом деле такой уродливый мир не смог бы долго существовать, — улыбнулся он. — Рано или поздно, в чём-то или в ком-то в нём зародилось бы желание красоты, потому что это первый из инстинктов, которые отличать человека от животного. И эта красота была бы найдена или построена, причём чем сильнее быть уродство и грязь вокруг, тем с большей силой разгораться в сердцах немногих желание прекрасного. Вам нечего бояться уродства, Хайнэ. Потому что красота рождается именно из него.
— Нечего, — эхом повторил Хайнэ. — Спасибо.
— Не благодарите… — сказал Онхонто каким-то странным голосом. — Или поблагодарите потом, если вам ещё будет этого хотеться. Я плохой человек, и этими словами лишь пытаюсь обезопасить себя от упрёков совести.
Хайнэ был совершенно морально опустошен, чтобы пытаться понять, что он имеет в виду, и только обнял его, положив голову ему на плечо.
— Сегодня вечером не заходите ко мне, — попросил Онхонто.
Но Хайнэ, в то же мгновение задремав, его уже не слышал.
Когда они вернулись в поместье, он, не помня себя, добрался до своей комнаты, рухнул в постель и тут же крепко уснул. Когда он снова открыл глаза, за окном уже светила луна, и в коридорах было тихо.
Несмотря на всю встряску прошедшего дня — а, может быть, как раз благодаря ей — Хайнэ чувствовал себя бодрым и обновлённым.
Он умылся прохладной водой, выпил напитка из свежих фруктов и выбрался в сад, чтобы подышать ночным воздухом. Цветы, аромат которых всегда усиливался к вечеру, благоухали как-то особенно сильно, можно даже сказать, яростно. Хайнэ проковылял к своим розам, обнаружил, что на одном из кустов появился новый бутон, и, довольный, вернулся. В окнах Онхонто всё ещё горел свет.
Хайнэ поднялся, чтобы пожелать ему спокойной ночи, но слуги сообщили ему, что господин просил никого к нему не пускать.
«Ну, меня-то это не касается», — беззаботно подумал Хайнэ и решил воспользоваться тайным ходом.
Лишь перед самыми дверями, искусно замаскированными под часть стены, его вдруг охватило какое-то смутное тревожное чувство, и он остановился. Но полоска света, проникавшая через узкую щель, выглядела такой притягательной, такой спасительной…
Хайнэ нерешительно приоткрыл двери.
Онхонто стоял спиной к нему, как-то странно сгорбившись, и тяжело дышал. Тёмные волосы, казавшиеся в лучах светильников почти красными, рассыпались по его спине, окутывая его фигуру подобно светившемуся в полутьме плащу.
— Что с вами?! — испугался Хайнэ, бросившись к нему. — Вам нехорошо?
— Нет, — прохрипел Онхонто каким-то чудовищным, изменившимся до неузнаваемости голосом. — Не подходи…
Он вскинул руку в останавливающем жесте, и из его пальцев что-то выпало — склянка, до половины наполненная чем-то ядовито-зелёным. Она упала, разбившись на две части, и остатки жидкости с шипением вылилась на пол.
Хайнэ застыл; сердце его бешено колотилось.
Он не мог заставить себя сдвинуться с места, как если бы это происходило во сне, и только в оцепенении смотрел на то, как в ковре, на который пролилась жидкость, образуется дыра, а затем доски пола покрываются тёмными пятнами, как если бы они прогорели.
— Н-не… — протянул, или даже промычал он, не зная, как собирался закончить: «не надо» или «не верю».
В этот момент он уже всё понимал, но не мог ни думать, ни чувствовать, и только тщетно пытался сделать шаг или два вперёд. Комната плыла у него перед глазами, но желаемый обморок не приходил.
— Прости… — собравшись с силами, прибавил Онхонто.
Хайнэ вдруг сдался.
«Я сейчас уйду, — неожиданно ясно подумал он. — Уйду и не буду это видеть, потому что это выше человеческих сил».
И он хотел было развернуться, но тут взгляд его упал на зеркало, которое стояло у противоположной стены, и на которое он поначалу не обратил внимания.
Это зеркало, почему-то пошедшее трещинами, прекрасно отражало лицо Онхонто и то, что с ним стало.
Хайнэ в тот же момент закрыл глаза, но одного мгновения хватило на то, чтобы отпечататься у него в памяти навсегда.
Он пошатнулся, за что-то зацепившись, и исторг из себя крик такого дикого, нечеловеческого ужаса, что он достиг не только первого этажа дома, но и, возможно, близлежащей деревни.
А потом наступила темнота, похожая на долгое, бесконечное падение в бездну.
Глава 22
Когда Хайнэ очнулся, за окном лил дождь.
Кап-кап — успокаивающе стучали капли по крыше, по тёмным листьям, по влажной траве. Вода стекала в жёлоб под крышей, изливаясь из него тонкой струей, собиралась в лужицы на земле, пропитывала воздух ароматом сырости, земли, наступившей осени.
Дождь монотонно шумел, шелестел, запутываясь в ветвях деревьев.
«Вокруг везде вода, — промелькнула первая ясная мысль в пустой голове Хайнэ. — Вода — это время. Огонь наносит свои раны яростно, быстро, а вода потом залечивает их долго, постепенно… Но куда ей торопиться? Ведь в её распоряжении бесконечность».
Где-то далеко внизу продолжал реветь горный поток, в который бесконечный дождь в буквальном смысле вливал новые силы.
— Долго ли идёт дождь? — услышал Хайнэ со стороны свой голос.
— Долго, — ответил ему кто-то. — Три дня. Иногда останавливается, потом снова припускает. Ты три дня лежал без сознания.
Хайнэ не видел, кто говорит, хотя глаза его были открыты.
Он потянулся к светильнику, потому что ему было страшно в темноте — и теперь всегда будет страшно — и тут вдруг обнаружил, что в комнате уже горит свет.
Все движения давались ему с большим трудом, как будто он и впрямь находился под водой.
И всё-таки он заставил себя спросить:
— Как он?
— Кто? — удивился кто-то, оказавшийся сестрой.
Ответ этот произвёл действие, подобное разряду молнии. Хайнэ подскочил на месте, силой выброшенный из своего состояния, как будто обволакивавшего его мягкой пеленой.
«Ничего не случилось? — подумал он изумлённо. — Это был сон?!»
Облегчение, охватившее его, было почему-то похоже на тошноту.
— Онхонто, — добавил он.
Собственный голос всё ещё больно отдавался у него в ушах, как будто это не он говорил, а кто-то другой.
— Онхонто болен, — сказала Иннин. — Но, вроде бы, ничего серьёзного. Правда, Даран никого не пускает к нему и не говорит, что с ним. Странно, что вы оба заболели одновременно. Хайнэ… ты ведь, по-моему, знаешь, что с ним случилось?
Сестра глядела на него с подозрением.
Хайнэ молча сполз с постели, нашёл свою трость и заковылял в коридор, погружённый в полутьму, освещаемую лишь несколькими светильниками. Такой же сумрак царил и на улице, хотя до вечера оставалось ещё, как минимум, несколько часов.
Хатори стоял на крыльце, прислонившись к опорному столбу, и то ли вслушивался в шум капель, то ли вглядывался в сизый полумрак, в котором тонул сад.
Хайнэ подошёл к нему и поглядел в его лицо, обрамлённое солнечно-рыжими волосами, с улыбкой; его зеркальный двойник, отражавшийся в застеклённой части веранды, улыбнулся тоже.
Брат молча притянул его к себе и обнял.
— Забудь всё, что я когда-либо говорил о том, что завидую твоей красоте, — сказал Хайнэ, всё ещё отстранённо разглядывая в стекле собственную улыбку, казавшуюся ему довольно жалкой. — Я от неё счастлив. А ещё выкини из дома все зеркала, включая маленькие. Я не хочу видеть ни одного зеркала до конца жизни.
— Хайнэ, это глупо, — сказал Хатори. — Ты вполне сносно выглядишь одетым, а там, где ты раздеваешься, зеркал и так нет.
— Я не собственного отражения боюсь, — покачал головой Хайнэ. — Я теперь всегда буду видеть в зеркалах другое.
— Что?
Но Хайнэ промолчал.
Поняв, что ответа он не добьётся, Хатори переменил тему.
— Эта… — он на мгновение запнулся, как будто хотел сказать какое-то слово, но передумал. — Верховная Жрица приказала, чтобы тебя перенесли сюда и не пускали в главный дом. Она заявила, что там достаточно и одного больного, но я-то знаю, что здесь что-то не так. Идиоту понятно, что вы с Онхонто не могли заболеть одновременно просто так. Да и приступов у тебя никаких не бывает, только нервные припадки. Но нервные припадки не случаются на пустом месте. Значит, ты знаешь, что с ним, от этого и заболел.