— У кума в Рясном жито есть, а я без коняки, знаешь? Дай коняку. Я б жито привез, самогону бы наварил. Кумекаешь?
Жоржик промолчал, видимо, соображая. Под ним опять заскрипела табуретка.
— Так и быть! — снова хлопнул себя по колену. — Дам тебе, гаду безногому, подводу. Сколько самогону наваришь — любая половина моя. По рукам?
— Прыткий однако же! — возразил Емельян. — Любую половину. Жирно не будет?
— Не хочешь — не надо. А самогону я на хуторе достану.
— Оль, посоветуешь? — спросил Емельян. — Любую половину просит.
— Не на себе же везти, — сказала Оля. — А Жоржику грабить не привыкать. Соглашайся.
— Умница! — обрадованно воскликнул Жоржик. — Давай за меня замуж, а? Мне такая жена позарез нужна! За мной, как за каменной стеной. На руках носить буду, в обиду не дам. Вези, Емельян, жито! Вези и вари самогону, свадьбу сыграем — Германия ахнет! Тряхне-е-ем!
— За тебя и рябая Аксинья-то не пойдет!
— Не трави сердце, Ольга!
— Разве оно у тебя есть? Ты ж старик, у тебя и зубы-то наполовину чужие.
— Старый конь борозды не испортит!
— Истина, чего уж, — согласился хозяин. — Только беда другая — много не напашет.
— Ничего, на ее век хватит. Ничего, Ольга, за мной не пропадешь! Бери, Емельян, подводу хоть сегодня, хоть завтра. Бери, пока я добрый. Бегу-спешу! Покедова!
Табуретка скрипнула, освобождаясь от седока, половицы, прогибаясь, заскрипели.
— Я трепаться не люблю, — заявил на прощание Жоржик, — сказал женюсь на тебе — женюсь! Присушила ты меня, Ольга.
— Ничего, отсохнешь!
— А любить могу горячо... Побольше вари самогону, Емельян. Еще раз покедова!
Пискнула дверь и наступила тишина.
— Жени-их, — зло произнесла Ольга. — А глаза с перепою мутные, бр-р!
— Жених не жених, — заметил Емельян. — А на сегодня сила его.
— Я ему горло перегрызу. Пусть только сунется.
— Не хорохорься, девка. Ах, как славно с конякой-то получилось. Теперь ты и солдатика к своим увезешь.
Оля подняла крышку подпола и спросила:
— Небось, слышал?
— Слышал. Подлец ваш Жоржик. О нем веревка давно плачет.
— Завтра увезу тебя к своим.
— Знаешь, где они? — усомнился Лукин.
Она загадочно улыбнулась и тихо ответила:
— Грамотная.
2
Ольга сходила к Жоржику, обо всем окончательно договорилась. Был он уже выпивши, видимо, сходил за самогоном на хутор. Старался облапать, звал замуж, но лошадь обещал твердо, повторяя с пьяным упрямством:
— Сказано — сделано. Жора трепаться не будет. Покедова!
Лукин вволю отсыпался в своей темнице. А когда спать стало невмоготу, стал думать о своих товарищах, о сержанте, и снова сделалось ему неловко и стыдно. Они свободно могут посчитать его трусом. Откуда им знать, что он попал в такой переплет?
К вечеру в подпол спустилась Ольга. От нее пахло ромашками и мятой. В темном подполе сразу стало светлее и уютнее.
— Как нога? — спросила Оля. — Болит?
— Нет. Лежу не болит, а встать боюсь.
— Завтра утром поедем. Уйдем ночью. Уведу тебя в лес, там подождешь, пока я не приеду на подводе.
Лукин на ощупь разыскал ее мягкую теплую руку и сжал признательно. Девушка ответила на его рукопожатие слабо, не стараясь освободиться. Тепло ее руки передалось ему, и сердце вдруг бешено заколотилось.
— Оля! — прошептал он.
Она мягко, но настойчиво освободила руку, отодвинулась от него. Она почувствовала его волнение, и заволновалась сама. Тихо спросила:
— Договорились, Юра?
— Договорились, — ответил он. Хотелось остановить девушку — не уходи, куда же ты? Мне хорошо с тобой. Не уходи, Оля!
Но Лукин молчал. Оля вылезла из подпола и, пожелав спокойного сна, надвинула на квадратное отверстие крышку. Юра снова остался в своей темнице один.
Она разбудила его глубокой ночью, помогла выбраться наверх. Осторожно развязала на ноге шаль, сняла компресс. Лукин попробовал встать на ушибленную ногу и обрадовался — хотя пятка болела, но терпеть можно. Выходит, кость цела. Быстро обулся, надел шинель, закинул за спину вещевой мешок, а на грудь пристроил автомат — опять солдат солдатом. Козырнул на прощанье Емельяну, который пускал сизый самосадный дым в отдушину — словно бы не прекращал этого занятия целые сутки.
— Благодарю за убежище!
— Шагай, солдат, шагай, милай, — отозвался хозяин. — Много еще вам, горемыкам, шагать да не все дошагают до дому. Знаешь?
— Нашел о чем говорить, тятя, — упрекнула отца Ольга.