Интервью: А. Драбкин
Лит. обработка: Н. Аничкин
Бровкин Алексей Иванович
22 сентября 1939 года я был призван, 22 ноября я поехал в армию, 24-го – был в части, 30-го началась война с Финляндией.
Служить я попал в 95-ю стрелковую дивизию, 190-й стрелковый полк. Дислоцировались мы в Молдавской Автономной Советской Социалистической Республике, на территории нынешнего Приднестровья. Сразу, как мы приехали, всех с высшим и средним образованием направили в полковую школу. Меня зачислили в пулеметчики, но обучить нас ничему не успели: началась война, и наш стрелковый корпус направили на фронт. Когда поехали на фронт, меня, Мишу Дудина и нескольких ребят зачислили в новые, созданные тогда минометные части. Наш командир пулеметного взвода сразу как-то меня заметил, и когда расформировали полковую школу и стали формировать минометный взвод, то он нас, трех человек, порекомендовал переместить из пулеметного в минометный взвод. Мы были недовольны: что такое миномет – мы его знать не знаем, а пулемет мы уже разбирали, знали, как стрелять, – было обидно. Но он сказал тогда: «Бровкин, я знаю, куда вас направляю!» Но я тогда не мог оценить, потому что ничего не знал. И вот уже на фронте: иду я с минами и вдруг встречаю этого лейтенанта – он идет, и рука у него перевязана. К тому времени я уже понял, что быть пулеметчиком и минометчиком – большая разница: ни один из моих знакомых пулеметчиков цел не остался – или был ранен, или убит. Я говорю: «Товарищ лейтенант, как я вам благодарен». Он говорит: «Теперь ты понял?» – я отвечаю: «Да, большое спасибо вам». Поблагодарил его, а он пожелал мне здоровья. «А я, – говорит, – вышел из строя, пошел лечиться». Все трое мы собираемся и с благодарностью вспоминаем своего лейтенанта, умница такой был, реальное училище окончил.
Когда мы были уже в боях, Мишу Дудина взяли в батарею полковой артиллерии – в каждом полку была своя 76-мм артиллерийская батарея.
Я был подносчиком в расчете 82-мм миномета, носил мины с патронного пункта на боевые позиции. Обеспечивал полностью, был представлен к медали «За отвагу», но не получил. Был ранен осколком, у меня и сейчас рубец под левым глазом. Повязку сделали, потом зашили, но я не ушел, остался. Видимо, это растрогало моего командира – младшего лейтенанта по фамилии, кажется, Гудыменко, и он меня представил к награде. Я даже не знал, что он меня представлял, и только в 1946 году я приехал на родину, в корзине с папиным архивом среди писем нашел письмо моего командира минометного взвода. После окончания финской войны мы поехали на Ханко, а наш командир с частью вернулся в Молдавию и в 1940 году освобождал Кишинев. И он, когда поехал туда, писал отцу, какой я хороший, как хорошо меня воспитал отец: «Я вашего сына представил к медали “За отвагу”». Я читал и думал: «Господи ты боже мой, неужели я такой был?» – у меня о себе было не очень высокое мнение. В воспоминаниях Жукова я прочитал, что в 75-й Бердянской гвардейской дивизии отличился майор Герой Советского Союза и фамилия именно моего командира минометного взвода – младшего лейтенанта Гудыменко. Я потом навел справки – и действительно, именно он в 1943 году получил звание Героя Советского Союза.
В то время в Красной армии не было какой-то особой зимней формы. Обычная форма состояла из майки или нательной рубахи, трусов или кальсон, хлопчатобумажной гимнастерки и брюк, обязательно шинель, летом ее носили в скатке. Зимой дополнительно выдавали вторые байковые портянки – поверх бязевых, байковые же кальсоны и рубаху и вместо фуражки – буденовский шлем. В Молдавии было тепло, и мы приехали в Ленинград в той форме, которая была нам положена на то время. Привезли нас в Песочное, оттуда поехали к Финляндскому вокзалу, приняли баню, и нам дали надеть фуфайку, ватные штаны, валенки, шинель, шерстяные подшлемники, буденовский шлем. Всем обязательно выдали каски и этот проклятый противогаз. Первоначально мы находились во втором эшелоне. Дело в том, что сильные бои на Карельском перешейке шли два месяца – декабрь и январь, а с конца января по 14 февраля перешли к обороне: ни финны, ни мы не наступали. Дали нам отдых, проводили переформировку. Когда мы находились еще в резерве, меня случайно ранило при артобстреле осколком снаряда, наложили две металлических скобки. Долго я с ними ходил, повязку снял, только когда после боев пошли в баню. Выходит, всю войну проходил с перевязкой. Все ребята относились ко мне щадяще, даже некоторые говорили: «Дурак ты, пошел бы, отвалялся недели две-три, и в бою бы не был, и не мерз бы!»
Первый бой мы приняли 14 февраля в районе станции Кямяря (ныне Гаврилово). Первый бой был тяжелый, страшный, но я непосредственно в бою не участвовал. Я отличился там как подносчик. Подносчику нужно было с патронного пункта на позицию принести два лотка, в лотке две мины: четыре мины нужно было приносить, в каждой мине четыре килограмма и сколько-то граммов. Ты их должен принести, открыть коробку, выложить, снять колпачок и идти за другими. Так вот, я пристроился так: на патронном пункте в ящике четырнадцать мин. Я пристроил полный ящик на лыжи и, толкая ящик перед собой, сразу приносил четырнадцать мин. Сходил четыре раза, и мои мины даже не успевали расстреливать. Потом мне на патронном пункте запретили брать мины с ящиком, потому что минометчики лопаткой их ломали – и в костерчик, у которого грелись, а ящики-то нужны были. Так я взял телефонный кабель, связывал за хвосты шесть мин – три мины впереди, три мины сзади – и на плечо. Было очень даже трудно еще и потому, что ходить можно было только по тропинке, протоптанной от позиций к патронному пункту, чуть свернул – взорвался. Все эти тропинки были пристреляны «кукушками». У нас в расчетах не было даже раненых, потери были только среди подносчиков. У меня был такой эпизод, за который мне и сейчас стыдно… Мы передвигались перебежками, все было рассчитано: вот здесь я перебегу, а вот то самое страшное место, которое снайперы держат под прицелом, переползу. Вдоль этой тропинки лежало несколько огромных камней.