Я вижу: около одного камня стоит «максим» с заправленной лентой. Я думаю: «Хм, чегой-то пулемет стоит?» Подхожу, а тут из-под камня: «Отойди прочь, солдат!» Я говорю: «Ты кто здесь? Ты пулеметчик?» Он: «Ну да. А что тебе надо?» Я говорю: «Да как же ты, сволочь такая, “кукушки” стреляют со всех сосен, а ты лежишь под камнем!» Ну мое ли это было дело, а я его просто заставлял! Говорю: «Ладно, лежи, я сам». А я умел обращаться с пулеметом, тем более он был снаряжен, и мне оставалось только нажать на гашетку. Только я к пулемету, а пулеметчик говорит: «Ладно, отойди». Меня за воротник – и в сторону – здоровый был парень! И лег, нажал гашетку, одну очередь дал, другую, а потом – бах! – снайпер ему прямо в лицо. Он повернулся ко мне, кровь потекла, говорит: «Ну что, ты доволен?!» – и все: упал, убит, умер! Вы представляете? Прошло уже больше семидесяти лет, а у меня прямо, как только вспомню, так: идиот ты, ну что ты, твое дело какое?! Я его легонечко так, любезно так, оттащил в сторонку, положил тут и, ничего не помня, заложил ленту и врубил по елкам! Ленту одну, вторую заложил – у меня уже кипит вода в пулемете, потом он стал красным и начал уже «плевать». Я встал и пошел медленно-медленно по этой дорожке, зная, что она пристреляна, ожидая, что вот сейчас меня убьют. И пошел, пошел, пошел – и до сих пор хожу. Сбил я этого снайпера или почему он не стрелял? Я ожидал, что меня сейчас убьют. Я пошел потому, что считал, что мне незачем на свете жить. Вот вам эпизод… А парень-то какой – здоровый, хороший! Ай-ай, вот до сих пор: все забыто, а вот его лицо и кровь остались, зафиксировались, мозг держит.
От обморожения в нашей части потерь не было. Где-то рядом погибали, но мы друг друга все знали, ни одного не бросили, всех, кто был ранен, отправили. Помните, я доставил раненого в живот Зайца, рядом находилась военлавка, в которой продавали моченые яблоки, и такой хороший запах шел. Заяц говорит: «Леша, мне яблоко купи, дай». Я говорю: «Нельзя, ты же в живот ранен». И к врачу, говорю: «Доктор, вот, яблок просит». Он говорит: «Ну купи, купи, дай, дай ему пару яблочек». Потом Заяц из Алма-Аты прислал мне письмо в часть, в ту, которая вернулась в Молдавию, и оттуда ребята переслали его мне на Ханко – вот какие люди были, какая почта была! Столько письмо проколесило: туда, там кому-то нужно было узнать мой адрес, и я его получил на Ханко! В письме он меня благодарил и писал, что через месяц будет в части, думая, что и я там нахожусь. Почти все раненые, которых я перевязывал, были с пулевыми ранениями в ноги или в руки, только один грузин получил осколочное ранение.
У нас служил Сергей Горюнов из Торжка, студент первого курса Ленинградского политехнического института. Он был среди нас самый молодой, чуть ли не 1921 года рождения. Он куда-то пошел и пропал. Пошли его искать, и нашли Сережу убитым. Мы вынесли его к Средне-Выборгскому шоссе, сбоку выкопали маленькую могилку, земля же была бетон. С трудом выкопали, кое-как закопали. Я взял крышку от минного ящика, прибил ее к палке и написал: «Сергей Горюнов, из Торжка. 190-й полк, 95-й дивизия» – это было сделано с мыслью, что потом его перехоронят. А так убитых сносили, как всегда, в воронки, закапывали в снег кое-как. На войне не думали, как захоронить, как организовать. Было сказано: «Собрать и захоронить!» Ну а где хоронить, как? Пользовались только тем, что земля была взрыта воронками, туда убитых и сносили. Как дальше было, я не знаю. Во время Великой Отечественной войны у нас в дивизии была похоронная команда.