Яша взял бутылку коньяку, пытался налить, не смог. Отстранил рукой мою помощь. Сказал тихо: -- ...После, гибели второго Храма, евреи ждали своего государства два тысячелетия. Третий храм -- последняя попытка... Не удержимся, начнется такая стремительная ассимиляция, что спустя век от нас останется лишь небольшое племя с развевающимися пейсами.
У меня стало ныть сердце. Я думал о Геуле и Сергее. Поднялся, чтобы спросить у Регины о них. Шепотом спросить, на кухне. Она листала какой-то справочник на иврите, не расслышала, сказала мне нетерпеливо: -- Погоди!
В это время постучал сосед. -- Включите радио! Быстрей! -- И тут же сам включил.
-- "Вы не нужны нам!" "Все трудности экономики из-за вас!.." "Это плохой человеческий материал!" Прекратите алию!" - понеслось из репродуктора. Регина прижала в испуге руки к груди. -- Господи, да что это такое?!
Сосед объяснил, началась передача государственного радио "Все цвета сети", -- аборигены высказываются о русских иммигрантах.
-- Очередная космополитическая кампания?! -- Вырвалось у меня. Неделю назад, на второй или третий день по приезде в Иерусалим, когда я носился по городу "по старушечьим делам", я увидел странное шествие. По узким улочкам теснилась демонстрация черных евреев. Вначале я подумал, что это очередное шествие негров из Димоны -- иммигрантов из Америки, которые евреями признают только самих себя.
Но нет, те, по обыкновению, картинны, их одежда богата и ярка, сандалии, как у римских патрициев. Это шли люди бедные, почти нищие, в каких-то серых хламидах, в рваных джинсах. Худые, испитые лица бронзовели на закатном солнце злобой, исступлением. Демонстрация, похоже, не была стихийной. С краю, на тротуаре, шествовали редкие полицейские в своих траурных кепи. Полицейские тоже были черными. Марокканцами или иракцами. Над яростной и что-то кричавшей толпой черных колыхались транспаранты.
Я попросил израильтянина, по виду европейца, прочесть мне ивритские тексты, начертанные белой краской. Он перевел торопливо и куда-то исчез, Я не поверил его словам. Остановил студенток. Те прочитали для меня все лозунги и призывы, которые клокотали ненавистью к русским. Впрочем, не только к русским. Несколько картонок, болтавшихся на тощих шеях, проклинали "ашкеназим" На одном из самодельных плакатов, который нес огромный бородатый парень, было начертано острым почти готическим ивритом: "В ы п ь е т е н а ш у к ро в ь!.."
Наверное лицо мое от этого воспоминания стало белым: Яшин сосед кинулся на кухню, принес мне воды.
Почему-то невольно вспомнились в эту минуту наши первые дни в Израиле. Недоумение сына, ночевавшего в доме отдыха израильских летчиков. Летчикам убедительно врали, что русским все дается бесплатно... Затем изгнание женщины-волонтера, помогавшей нам в ульпане: "ВЫ НЕ С НАМИ, ВЫ С НИМИ..."
Черные не лютовали тогда против русских. Они протестовали против Голды, позже против Рабина. Ненависть ширится?
Регина закричала: -- У меня двое детей. Я увезла их от русского погрома... куда?! Нас восемь лет загоняют в петлю, а чего добились? Треть врачей в Израиле - русские. Теперь местечковые неучи... они не ведают, что творят! Теперь они бросят на нас разъяренную Африку... такая передача... это же искра в пороховой бочке... Яша! Что ты молчишь?!
-- Без паники, - тихо ответил Яша, присев на корточки у хрипящего приемника. -- Что ты на меня уставилась, Рыжик?! Ненависть посеяли еще тогда, когда нам и американцам вручали ключи от льготных квартир. А черным-то - от ворот поворот... Тогда-то и начался "холодный погром". Обиды, неприязнь, клички "вус-вусники"... Будущим цезарям, видно, невдомек, что он может стать горячим, со сверканием ножей. Прольется кровь...
-- Плевать мне на всех цезарей! - в голосе Регины появились яростные нотки. Надо спасать детей! Русский погром может начаться с часу на час, а он теоретизирует...
Я сидел, признаться, ни жив-ни мертв. Никогда не думал, что мои слова в "Маариве" в 1972 году, вынесенные газетой в заголовок, обретут вдруг столь горячее, как хлещущая из артерий кровь, наполнение:
"В России мы были евреями, в Израилем мы русские..."
Позвонил дверной звонок, ввалился Наум, раскаленный, как стальная болванка. Казалось, плесни водой -- зашипит. Отлепил от мокрого лба волосы, возгласил: -- Выключите шампунь!
Яша, прижимаясь ухом к приемнику, поднял руку. -- Т-с-с! Русские дела...
Я вскочил с кресла, мы расцеловались с Наумом, и он присел на корточках рядом с Яшей, который уж вовсе сполз на пол, к хрипящему приемничку. Машинально выпил стакан холодного сока, поданного Региной. Затем плеснул в рот коньяку, не разобрав, что он королевский. И только после этого, придя в себя, Наум стал осмысливать хрипящий звук.
Он тут же полистал телефонную книгу и, набрав номер государственной радиостанции, начал что-то быстро говорить на иврите; бросил Яше по-русски:
-- Это у них китайский уклон: "Пусть расцветают все цветы..." Яша, поскольку ты у Гуров цветик - ты, бери трубку и жарь. До спора не унижайся. Тут словами не поможешь...
Яша взял трубку и, встав с корточек, отправился, вместе с телефоном на длинном шнуре, в соседнюю комнатку.
Сосед прислушался к голосу Яши и вдруг забубнил: -- Чо он несет-молотит? Доктор Гур -- уважаемый человек... "Израиль должен быть духовным центром мирового еврейства... Это -- единственный шанс Израиля выжить". Ха! Я человек рабочий, слесарь по металлу. Мне мировое еврейство до фени. Меня интересуют цены на курей и чтоб границы не у самого курятника, да еще буду я собачиться под ружьем кажный год или нет? А мировое еврейство... духовитый центр... это мне, извините, как рыбке зонтик. -- И он двинулся к выходу, размахивая в раздражении огромными кулачищами. -- У дверей оглянулся: -- Позовите меня, я доктору запоры поставлю, как на банковском сейфе. С музыкой. По-соседски, за полцены. Стальные запоры -- это дело при двоих детишках, а не, извините, это мировое... ХА-ХА!
Регина, все еще багровая от тревог, поставила на стол тарелку украинского борща с накрошенным зеленым луком, присела за стол, и мы заговорили о Канаде, о Полине. Подсел, наконец, Яша, еще не остывший после разговора по телефону. Губы поджаты. И тут снова звонок. Звонил Дов, из Бершевы, просил дать мне трубку.
-- Гриш-ш! -- донесся его сипатый бас. -- Я по дороге в Сдом к Вероничке заезжал. В офис. Ее партия у власти, ну, и она там в верхах плавает. Сказала, что сегодня в Сохнут звонили четверо, сообщили, что приехал Свирский Григорий писать об Израиле, и чтоб отговорили... Ну?! Чтоб ты их, сук, распотрошил аж до селезенки! Партийные унитазы. Привыкли шу-шу-шу по телефону, а ты уж висишь -- язык синий... Еще потолкуем, лады?!
Я положил трубку, сказал Гурам, о чем была речь, и тут Наум вдруг отложил ложку и сказал, вытирая губы тыльной стороной ладони:
-- Вы будете ржать, но я прикатил по той же причине. Гриша, ты у меня запланирован на завтра и на субботу, как договорились, а тут вызывает меня самый, самый и сообщает точь-в-точь, что информаторы Сохнута: "Приехал... отговорите..." Я так понимаю, ему звонил Могила, с которым они вместе загибались в Синае. Дружок! Теперь сам Шауль к Гурам ни-ни, только через дружков. Такова метода... Я так понимаю, Могила, как социалист, опасается, как бы ты не вышел за рамки социалистического реализма...
Регина расхохоталась -- закашлялась, спросила, что я собираюсь писать?.. О шпионах? Чего вдруг?! Наум сразу сообразил, о чем речь:
-- Григорий, давай потолкуем об этом серьезно. Алеф! Поедут ли после твоей книги в Израиль? И без того девять десятых эмигрантов из СССР мчит мимо нас, не оглядываясь. При нынешнем положении, нужно ли выносить сор из избы?