Им негде разгуляться, они не соберутся больше в барханы, не пойдут в наступление на плодородные земли. Наоборот, мы теперь перешли в наступление на пески.
Профессор Бергофф слушал меня рассеянно. Казалось, все это его не очень интересовало.
— И все же, — заметил он упрямо, — участок опыта слишком мал в сравнении с разрушительными силами природы, действующими на всей планете. К тому же ваш опыт единичен.
— Ошибаетесь, он не единичный и не первый. Разве вы не знаете об опытах Докучаева в Каменной степи, под Воронежем? — удивился я.
— Слыхал что-то, — пробурчал Бергофф. — Но ведь, в конце концов, и это всего лишь опыты.
— Нет, это уже и практика, — горячо возразил я. — В Каменной степи действительно происходили когда-то ужасы вроде тех, о которых вы только что рассказывали. В результате неправильного обращения с землей плодородные в прошлом черноземные степи постепенно теряли былую урожайность. Но когда Докучаев разгадал причины выветривания почв, он дал надежный способ борьбы с этим злом, заложив в Каменной степи полезащитные лесонасаждения. Все изменилось вокруг. Из года в год стало расти плодородие этой земли. Улучшился климат, увеличилось количество птиц и животных. Травопольная система хозяйства, введенная уже в наше время, невиданно повысила урожайность. Я мог бы рассказать вам и о преобразовании Сальской степи и о других землях нашей страны, которые совершенно изменены за последние годы советскими людьми, да полагаю, что хватит и этого. Прошу взглянуть хотя бы на наше «пустынное хозяйство».
С этими словами я пригласил заокеанских гостей следовать за собой. Бергофф отнесся к этому без особого энтузиазма. Ему, видимо, гораздо приятнее было вести отвлеченный спор, чем рассматривать наши сады и поля, опровергавшие его теорию умирания земли. Секретарь профессора последовал за нами с тупым выражением на лице.
Я ходил с ними среди деревьев, знакомя почти с каждым растением. Подводя к дубу, я рассказывал, как отлично прижился он в этих песчаных почвах, примирившись с их сухостью и солонцеватостью. Показывал им то вяз туркестанский, то клен татарский, то лох или дикую маслину, то липу и каштан, то другие деревья. Потом повел их во фруктовые сады, предложил посмотреть на яблони, груши, вишни, сливы и абрикосы. Показал и бахчи, на которых зрели арбузы и дыни, сводил на виноградники.
Однако все это, казалось, вовсе не интересовало американского профессора.
Холодными, равнодушными глазами смотрел он на окружающее и, казалось, вот-вот готов был зевнуть от скуки. А Гарри Бендж ходил вокруг плодовых деревьев с такой осторожностью, будто боялся, что все это может рухнуть от одного неосторожного движения.
— Вы не бойтесь, мистер Бендж, — шутя заметил я, — все это сделано не из папье-маше, а самое настоящее. Можете любой плод не только потрогать, но и попробовать на вкус.
Бендж и в самом деле осмелился сорвать яблоко и даже надкусил его, но профессор посмотрел на него такими глазами, что он тотчас же выплюнул откушенное.
— Вам, видимо, не очень спелое попалось, — невольно рассмеялся я, — но можете не сомневаться, тут все самое настоящее. Какие у вас будут возражения против всего этого?
Я широким жестом указал на свои угодья.
Эрл Бергофф снял очки и небрежно сунул их в верхний карманчик пиджака, будто больше даже смотреть не хотел на мои сады и поля.
— Что можно возразить вам? — произнес он задумчиво. — Если я скажу, что из среднеазиатских пустынь придет испепеляющий ветер, вы ответите, что его встретит на границе Европейской равнины первая полоса лесонасаждений. Если я скажу, что в засушливый год не хватит воды в ваших водоемах, вы ответите: ветросиловые и солнечные установки поднимут воды из глубин земли. У вас действительно есть такие установки, я видел их, когда проезжал по вашим степям. Стоит мне теперь в заключение только заикнуться, что ваши стада вытопчут травы в степи, обнажат пески и они снова придут в движение, вы тотчас же замашете на меня руками. «Помилуйте, — скажете вы, — у нас нет частных скотовладельцев, у нас колхозы и совхозы с плановой системой пользования пастбищами!»
Слушая профессора, я не мог сдержать улыбку. Его удивило это, и он спросил обиженно:
— Так ведь все это. Почему же вы улыбаетесь?
— Потому улыбаюсь, мистер Бергофф, — весело ответил я, — что и вы, наконец, заговорили о политике.
— Что поделаешь, — притворно вздохнул он. — Наверное, здешний климат вредно на меня действует, и я начинаю изменять своим принципам.
— Как же, однако, прикажете понимать все сказанное вами? — спросил я. — Выходит, что вы возражений не имеете?
— Я-то, может быть, и не имею, — ответил Бергофф, — а вот природа, видимо, будет иметь. Она часто выкидывает какую-нибудь неожиданную штучку, от которой все летит прахом.
— Ну, а нам тут делать больше нечего, — обратился он к Бенджу, — приготовьте наши чемоданы, Гарри.
12. О ТОМ, КАК ПРОСЧИТАЛСЯ БЕРГОФФ
Кончив свой рассказ, Птицын сердито сдвинул косматые брови и, помолчав немного, заметил:
— Не буду вам, Иван Ильич, хвалиться своей проницательностью, замечу, однако, что подозрительным показался мне этот визит Бергоффа. Особенно секретарь его, Гарри Бендж, вызвал во мне недоверие. Непохож он что-то на ученого…
Подозрения мои может засвидетельствовать помощник ваш, товарищ Глебов. Мы с ним вскоре после отъезда американцев случайно встретились.
— Случайно ли? — усмехнулся Дубравин.
Михаил Александрович рассмеялся.
— Не сомневаюсь теперь, Иван Ильич, что это было не случайно. По-видимому, Гарри Бендж вызвал подозрения не у одного меня.
— Этот субъект давно уже у нас на примете, — заметил майор Дубравин и спросил Птицына: — А вы, значит, видите определенную связь между визитом Эрла Бергоффа в Советский Союз и недавними событиями в здешних степях?
— Не сомневаюсь в этом, — уверенно ответил Птицын. — Хотя, правда, прямых доказательств у меня нет.
— Эти доказательства есть у нас, — сказал Дубравин. — Но и для вас все должно быть ясно теперь в этом деле.
— Вот прочтите-ка эту статейку, — предложил он, подавая Птицыну сложенную газету; это была «Пост Меридием», в которой обращала на себя внимание статья, жирно отчеркнутая красным карандашом.
Михаил Александрович прочел:
«Канзас-Сити. По сообщению нашего специального корреспондента на юге штата Канзас, в графстве Блэкшип, во время сильного урагана какая-то страшная повальная болезнь поразила посевы пшеницы на огромном пространстве. Погибли не только колосья, но и стебли растений. Это усилило опустошительное действие урагана, так как высушенную засухой почву, лишившуюся защиты растительного покрова, ураган легко поднял на воздух и засыпал ею поля и посевы соседнего графства штата.
Картина бедствия, по отзывам старожилов, лишь по масштабам уступала страшному опустошению, причиненному «черной бурей» этому же штату в 1935 году. Как и в те дни, останавливались в пути поезда, застревали автомобили на шоссейных дорогах. Прекратилось движение даже на улицах некоторых городов. В Блэкшипе были закрыты школы, не работали магазины и конторы.