– Леночка! Не делай этого! – раздался снизу знакомый голос Раисы Ивановны. – Лучше иди к нам, не бойся! Мы будем жить вечно! Я, ты и мой Алёша! Мы научим тебя убивать!
Листова застыла с открытым ртом.
– Очнись! – заорала Хайфиц. – Скажи, что ты там насчитала, и можешь валить к своим мертвякам.
– Девять, семь, пять, три, один и в обратном порядке со знаком минус, – сделав над собой усилие, проговорила Ленка.
– Произноси своё заклинание, – теперь Милица обернулась к Любке. – Или передумала?
– Нет, не передумала, только чтобы не ошибиться – мне нужна шпаргалка.
– Издеваешься? Где взять эту шпаргалку?
– Просто! Это – татуировка на твоей ноге.
Беседка начала содрогаться и раскачиваться под натиском обозлённых зомби.
– Не успеем, – сокрушённо прошептала Милица.
– Любушка! Любушка-голубушка! – послышалось снизу. – Отдай мой ножичек, внученька.
Забыв обо всём на свете, Любка вглядывалась в бледные лица собравшихся.
– Динь-бом, динь-бом –
Слышен звон кандальный.
Динь-бом, динь-бом –
Путь сибирский дальний...
– Послышалось пение.
– Гуня! Ты где? Я тебя не вижу! – кричала Любка. – Гуня помоги, мне нужно немного времени.
– Конечно помогу, внученька, за тем и явился. Ты только исхитрись, милая. Фамилию нашу сохранить. А там уж род наш – род Кандальниковых – сам за себя постоять сумеет. А сейчас возьми нож и кинь его к берёзке. Видишь берёзоньку одинокую поодаль? Туда и кинь! Торопись, внученька!
Любка стянула с плеч рюкзак и, нащупав «медвежонка», стала метаться по крыше в поисках деревца. Наконец она увидела одинокую берёзку, стоящую поодаль. Вложив всю свою силу в бросок, умудрилась так кинуть нож, что он, пролетев над головами армии мёртвых, воткнулся в ствол деревца.
И тут же из ниоткуда возник Егорий Кандальников. Его яркий наряд на сером фоне вызвал у Любочки непроизвольную улыбку.
– Не теряй времени, мама, – вдруг крикнул он и, размахивая ножом, кинулся в бой.
– Давай, Любка, наговаривай! – пихнув Любу в бок, закричала Хайфиц, выставив вперёд оголённую ногу с татуировкой.
– Omnia mutantur, nihil interit... – зашептала Любка, старательно загибая пальцы, чтобы не сбиться.
– Главное – снова стань Кандальниковой!..
Это напутствие Милицы было последним, что Люба запомнила перед тем, как лишиться рассудка.
Эпилог
Народу в маленькую церквушку Берёзова набилось – не продохнуть!
От множества горящих свечей да горячего дыхания собравшихся стояла такая жара, что поверить было трудно в то, что на улице мороз.
Зимний Мясоед – период между Рождественским и Великим постом – в деревнях всегда богат на свадьбы...
Нарядную тройку белых жеребцов, доставившую на венчание жениха с невестой, окружили деревенские ребятишки. Дёргали за цветные ленточки на хомутах, запрыгивали со смехом в сани, но ямщик в овчинном тулупе хоть и поругивался на сорванцов, но совсем незлобиво, не всерьёз.
– Эй! Ребя, гляньте, Замухрышка кулешовская с бабкой идёт. Снова будут у храма побираться, – закричал краснощёкий мальчуган в драном полушубке с чужого плеча и в съехавшей на бок своедельной[36] валяной шапке.
– Не... – важно протянул второй малец в тёплом кожухе. – Дед сказывал, что пристроила бабка девку к помещику в услужение, будет теперь Лушка на евойного сынка спину гнуть.
– Ну уж и гнуть! – возмутился первый. – Чай, не в поле горбатиться. Будет, поди, художнику этому краски разводить, да кисти промывать... Зато в тепле и с калачами... Бежим лучше, венчание поглядим! Говорят, что у Горы-кандальника с Любкой-ведьмой гульба на широку ногу будет...
– Чегой-то она ведьма? Она – знахарка! Всех лечит! Даже дочку помещика Листова от хромоты избавила!
– А я говорю – ведьма! Маманя говорила, что она всё, что наперёд случится, рассказать может... А ещё она буквы знает и записывает их в книжицу чёрную да толстенную. Пишет себе там и пишет...
Мальчишки добежали до храма и, перекрестившись на паперти[37], потихоньку вошли вовнутрь...