Неожиданно, перегнувшись через стол, ведьма больно схватила Любку за волосы, да дёрнула так, что целый клок русых волос остался в её пальцах. Пока очумелая Любаша, поскуливая и от боли, и от страха, потирала вспухшую кожу, колдунья скатала вырванные волосинки в шарик и бросила на свечку.
От яркого зарева девушка на мгновенье ослепла и зажмурилась, а когда глаза открыла, то свеча уже догорала ровным пламенем, вода с пола исчезла, и стены больше не тряслись. Напротив неё сидела толстая Лукерья и пристально смотрела на неё буравящим взглядом из-под кустистых седых бровей.
– Слухай сюда, девка! Ты свою силу сама профукала. Сама не ведала, как с кровью своей колдовскую долю переуступила.
– Я! С кровью что-то там отдала?! – возмущённо воскликнула Люба. – Да я – никогда! Ни разу в жизни ничего подобного... Да я вообще в эту чертовщину не верю! И почему вы меня ведьмой называете? Никакая я не ведьма! Я же колдовать не умею!
– Очухалась! Ишь раздухарилась, – остановила её Лукерья. – Раз говорю, что отдала силу вместе с кровью – значит, так оно и было. Но не отчаивайся, дух сказал, что ежели постараешься, то сможешь всё уладить. А то, что ты ведьма – не сумлевайся. Ведьмы разные бывают: одни – по рождению, другие – по учению, а третьи – поневоле.
– А я – поневоле?
– Ты – поневоле! Вернее, по Егорьевой просьбе, да по моей воле! Не было в тот час другого пути, чтоб ваш род спасти – не дать вам сгинуть! Не было у меня времени на раздумья, чуяла я – забьют меня Спотыкухины прихвостни тем же днём. Вот и постаралась... Как могла.
– Ничего себе, постаралась! – пробормотала Люба.
– Не тебе судить! Если бы тогда отказала я Егорию – не было бы Кандальниковых на свете белом! Слушай, не перебивай! – угрожающе произнесла Лукерья.
Любка покорно замолчала.
– Знай, ведьма Люба, души человечьи – они бессмертные! Только разные они: одни пустые, другие густые, одни вечные, другие беспечные! И по учению «Чёрной Книги», до Рождества Христова писаной, обитают души не в сердце или в голове, а в крови людской. Все свои знания да умения мы с кровью друг дружке завещаем. Ведь недаром в народе говорят о крови: то благородная, то дурная, то колдовская... В древности далёкой распознал тот закон один грек учёный и, впустив чародейство в жилы свои, стал передавать его вместе с кровью из поколения в поколение. А чтобы каждый из наследников знал, как и когда можно – а когда и нельзя! – чудеса творить, прописал законы в «Книге» своей да повелел, чтоб «Книга» та завсегда при владельце колдовской крови находилась. А ежели случится так, что разлучится очередной колдун или ведьма с «Книгой», то нужно ему беречься пуще прежнего! Ибо лишившись «Книги» – он и крови может лишиться! Пусть не всей, пусть капельки, но и тогда он уже силы чуять не будет! И не станет у всех – вольно либо невольно к этой тайне причастных – никакого дела важнее, чем кровь и «Книгу» наследнику вернуть. Потому как колдовство – что многие века по крупицам собрано было да мудрым заповедям подчинено – попав к чужакам непосвящённым, сподвигнет их творить зло вседозволенное. И рухнет мир!
– Очень познавательно... – забыв об обещании слушать и запоминать, с облегчением произнесла Любочка. – Только, видимо, произошло недоразумение! Я тут ни при чём! У меня нет никакой колдовской силы в крови. Ведь если бы было – то я их хоть как-нибудь, но почувствовала! А мне двадцать восемь лет, и ничего такого...
– Цыть! Сорока! – прикрикнула на неё Лукерья. – В девке ведьма просыпается только тогда, когда она в женскую пору вступает. Поняла, о чём речь?
– Поняла, – смутилась Любка. – И напоминаю, что мне уже давно не двенадцать...
– А раз так... – усмехнулась старуха. – Значит, испил чужак твоей кровушки до той поры!
Любка отрицательно замотала головой и попыталась, было, снова вступить в полемику с Лукерьей, но старая ведьма, разозлившись не на шутку, вдруг плюнула перед собой и прокричала в голос:
– Вода-водица, студёная сестрица, появись по моему зову, будь послушна моему слову! – да так топнула ногой, что пол проломился, от чего мощный поток воды вырвался из глубин, с невероятной быстротой затапливая помещение.