– Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль...
Надрывая хрипящие связки, голосил невидимый Егорий и вытирал красным рукавом текущие по впалым щекам слёзы.
– Люди добрые! Помогайте мне! Эй, бабоньки, мужики! Неужто дадите девке смерть принять?! – и тут же запел вновь с удвоенной силой:
– Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
Динь-бом, динь-бом –
Слышен звон кандальный.
Динь-бом, динь-бом –
Путь сибирский дальний...
И произошло небывалое! Время словно остановилось!
Стоящие поблизости люди, подчиняясь какой-то неведомой силе – которая высвободила из их душ доброе и светлое чувство любви к ближнему – начали петь в голос:
– Динь-бом, динь-бом –
Слышно там и тут:
Нашего товарища
На каторгу ведут...
И самое удивительное, что многие из прохожих останавливались и тоже подхватывали песню.
Машины, рванувшие стайкой от перекрёстка, затормозили, а водители, открыв окна, с недоумением смотрели на происходящее.
– Динь-бом, динь-бом...
– разносилось со всех сторон улицы.
– Сдуреть можно! – присвистнул таксист, высунув седую голову. – Хор Пятницкого, твою мать! Нашли, блин, место для концерта! – он громко посигналил, а вслед за ним и остальные водители нажали на клаксоны.
От такой какофонии Любочка пришла в себя и беспомощно заозиралась по сторонам, но только дамы в шляпе рядом с собой она уже не увидела.
– Что это было, Гуня? – еле ворочая языком, спросила Любка, как только они зашли в подъезд дома и оказались в лифте. – Неужели гипноз?
– Я, мил моя, мудрёным словам не обученный, – помолчав, отозвался прапрадед. – Но по-простому, по-деревенски скажу... Навела на тебя чёртова баба ведьмин морок. Да так, что ты и меня слышать перестала. Свезло нам, что запеть я придумал. Да ещё свезло, что не перевелись в нашем государстве чувствующие да жалостливые люди! Услышали их чистые душеньки, как моё нутро к ним обращается, и помогли мне по доброте своей! Дай бог им счастья и здоровья! – и он истово перекрестился...
– Про массовый психоз около нашего супермаркета слыхала? – тревожно спросила соседка, встретившая Любашу на лестничной площадке. – Говорят, что стоит толпа народа и горланит зэковскую песню. Вот и я размышляю: нужно запретить этот дурацкий шансон! Никакой культуры! Может, они так протестуют против власти? Что думаешь?
– Почему – сразу протестуют? Может, просто их попросили о помощи, может кому-то так нужно было? – устало произнесла Любка, давая понять всем своим видом, что поддерживать разговор не намерена.
– Я тебя умоляю! – хохотнула соседка. – Какая помощь? Сейчас всякий другого только в яму подтолкнуть норовит! Говорю же, что оппозиция! Им иностранцы деньги платят, чтоб они в стране всякие безобразия устраивали.
* * *
На следующее утро Любаша отправилась в городской отдел полиции. Разговор с Жоркой – она просто это чувствовала! – никак нельзя было откладывать в «долгий ящик».
Ножик пришлось замотать в платок и снова спрятать под косметикой, так как добровольно прогуляться до околотка Гуня-кандальник наотрез отказался.
Узнав у дежурного в каком кабинете принимает капитан Мартов, Люба робко постучалась в дверь.
Жора не удивился – или сделал вид, что не удивился, – увидев на пороге свою первую любовь, сбежавшую к другому шесть лет назад.
– Слушаю вас, гражданка Кандальникова, – с напускным равнодушием произнёс капитан. – Но если мне не изменяет память – вас никто не вызывал. Что-то случилось?
От волнения Любочка глупо захихикала.
– Жор, ну перестань... – попросила она. – Зачем ты со мной так официально?
Мартов ничего не ответил и, опустив голову, застучал по клавишам компьютера.
– Хорошо... – вздохнула Любаша. – Я пришла поинтересоваться: почему ты разыскивал моего мужа на даче его матери. Она – женщина пожилая, очень разволновалась и после твоего визита просила узнать в чём дело.