– Покупные?
– Что – покупные? – не понял дежурный.
– Пироги покупные или домашние? – поморщился на глупого собеседника старик.
– Конечно домашние! Жена пекла!
– Это меняет дело! Приходи! – согласился Палыч.
И пока бессменный страж хранилища уминал румяную выпечку, молоденький старшина, затаив дыхание, рассматривал вытащенный из пакета старинный нож.
* * *
... вдруг Любка услышала знакомый голос Егория, который бубнил что-то про околоток и жандармов. А обернувшись, увидела его стоящим посредине комнаты.
– Гунечка, Гунечка, ты вернулся?! – забыв обо всём, она кинулась к прапрадеду, но, пробежав сквозь родственника и наткнувшись на стену, засмеялась, вспомнив о его бестелесности.
– Ну и бестолковая ты у меня, Любушка, – только вздохнул Кандальников-старший. – Куда торопишься? Что случилось?
Люба быстро изложила суть дела и предложила взять Егория с собой в ломбард, правда, уточнив при этом про его планы на день.
– Ясно дело, пока ножичек не упакуют заново – я при тебе, – отмахнулся прапрадед. – Только ты погодь... Не торопись... Запамятовала, поди, что я насквозь видеть могу?
– Не забыла. Только что нам это даст? – поинтересовалась упрямая внучка. – Поехали!
– Да погодь ты, торопыга, – он стал медленно ходить по комнатам и вглядываться в предметы.
– Не спеши процентщикам-кровопийцам кланяться, когда в хате деньжищ полно! – наконец вынес вердикт Гуня. – Увидел я схроны. Бумажки в них, на ассигнации дореформенные походят.
– Брось, не может быть! Тут даже обыск был, и никаких денег не нашли, – возразила Любаша.
– Да как дураку найти то, что не дурак прятал? Лучше слухай, что говорю, а то, не ровён час, вдруг исчезну. Перво-наперво прошерсти шкаф старинный, что твой муж своими руками мастерил. Гляди в толстых поперечных досках, на которых исподнее бельё хранишь...
– Где? – приступила к расспросу Любочка.
Но Егорий вдруг замолчал, побледнел и начал, истаивая дымкой, исчезать прямо на глазах у девушки.
* * *
– А я тебе говорю, что нет никакого секрета в стали этой! – не соглашался Палыч, дожёвывая последний пирожок.
– Да ты что, Пал Палыч! – горячился старшина. – Существовала особая технология, которую мастер в точности нигде не расписал, поэтому никто и не знает о его секретах. Известно, что клинки выдерживались при температуре в девятьсот градусов около пяти часов, причём температуру оружейник определял сам, без всяких там приборов.
– Самсонов делал свои ножи из британских каретных рессор, где использовалась лучшая в то время сталь. А про секреты там всякие он сам слухи, видать, и распускал. Ну-ка, достань мне ножик ещё на минутку... Говорят, что настоящие самсоньевские ножи могли монету резать... – сказав это, Палыч отобрал у парня пакет с вещдоком, но, вытряхнув ножик на стол и проведя по клинку ногтем, передумал. – Не дай бог испорчу – отвечай потом перед Мартовым.
И ножик снова перекочевал в плотный пакет.
* * *
Снова появившись перед Любой, Егорий зачастил:
– А ещё ищи в канделябрах, или как там они у вас зовутся эти штуковины под потолком, прости господи. В них тоже бумажек – то ли лазоревых, то ли красноватых? – вижу много... – торопясь говорил Гуня.
– В каких досках? В каких канделябрах? Откуда у нас дома деньги? – вопрошала Люба.
Но прапрадед уже ничего не слышал – на этот раз он исчез окончательно.
– Толстые поперечные доски, где исподнее бельё хранится, – бормотала себе под нос Любка, открывая массивный шкаф в спальне – одну из самых любимых Алексеем вещей, отреставрированную для их квартиры.
Она пробежала глазами по всем многочисленным полочкам и уставилась взглядом в полки с нижним бельём. Их было всего две, а на остальных хранились вещи и постельные принадлежности, которые к исподнему белью – тем более в Гунином понимании – вряд ли имели отношение.
Перетаскав на кровать ровные стопочки белья, она с замиранием сердца потянула на себя тяжёлую перегородку. Как ни странно, но светло-коричневая широкая полка поддалась и выехала вперёд. Люба тянула ещё и ещё до тех пор, пока доска не отделилась от шкафа и не оказалась полностью у неё в руках.