– И что, я всегда буду жить только здесь?! – Любка обвела комнату безумным взглядом.
– Не твоё дело! – осадила её Милица и уже более мягко добавила. – Лучше поешь, вот и мясо, и икра, и фрукты... Тебя станут содержать по высшему разряду. Юрий Викторович Гастропод на это никаких денег не пожалеет. За это не волнуйся! И мой тебе совет: не заводись понапрасну, я больше никаких разъяснений давать не намерена, всё – что тебе необходимо было узнать! – ты узнала. Теперь давай вместе за жизнь нашего ребёнка бороться! А пока отсыпайся и отъедайся... Завтра медики прибудут, все анализы у тебя необходимые возьмут.
– Вели, Любушка, чтобы оконце отворили, – явно что-то задумав, прошептал Егорий.
– Мне здесь душно, – устало проговорила Любка и тоскливо посмотрела на тёмный квадрат окошечка под самым потолком.
– Включи кондиционер, – посоветовала Милица и, встав с кровати, взяла в руки дистанционный пульт от системы вентиляции.
– Нет, кондиционер включать не нужно – у меня на него аллергия, с детства не переношу воздуха из кондёра, – решительно отвергла это предложение Кандальникова.
Милица недоверчиво посмотрела на узницу, затем перевела взгляд на окошко, прикинула что-то в уме и милостиво согласилась.
– Хорошо, сейчас откроют.
– Спасибо, – выдавила из себя Любочка. – А теперь уходи, ужинать я буду одна.
– Желание клиента – закон! – усмехнулась Хайфиц и вышла из комнаты...
* * *
Минут через пять – услышав снаружи щелчок отодвигающейся задвижки, после чего окошко приоткрылось – Люба обратила внимание на Гуню-кандальника, который прохаживался по комнате из угла в угол.
Но только он открыл рот, собираясь что-то сказать, как Люба еле заметно кивнула и приложила палец к губам, тут же переведя этот жест в почёсывание губ.
Она судорожно соображала, как ей не выдать этим чудовищам – в которых превратились её теперь уж точно бывшие одноклассники – своих диалогов с Егорием, если в комнате установлены камеры видео- и аудионаблюдения. До этого – когда Гуня шептал ей на ухо – Люба надеялась, что её тихие реплики аппаратура звукозаписи не уловит, а если и уловит, то подслушивающая обслуга отнесёт её односложные ответы Гуне к разговорам с самой собой, но... Теперь-то они с Гуней должны поговорить более детально... Ясно-понятно, что служба безопасности Гуню отследить не может, но то, что она разговаривает с кем-то невидимым – никак скрыть не удастся. Или удастся?
Ещё раз жестом призвав Гуню к молчанию, Люба нехотя выпила стакан воды, съела небольшой кусочек мяса, демонстративно изобразила зевоту и, расстелив постель, легла на кровать, накрывшись одеялом по самую макушку. Так она могла тихонько разговаривать с пращуром, не привлекая внимания наблюдателей.
– Я тут что вспомнил-то... – торопливо начал говорить Гуня опять в самое ухо Любы и вдруг замолчал, как бы размышляя над посетившей его мыслью.
– Говори, Гунечка, что вспомнил? – требовательно прошептала она.
– Дык... Лукерьино заклинание, в котором она со смертью торговалась да будущее всему нашему роду пророчила... Давай-ка я тебе слово в слово повторю всё, что у ведьмы в дому услышал. Значится так... – и Гуня распевно зашептал:
– Душу раба Егория в нож загоняю, до поры до времени сохраняю. Жизнь его человечью в Анну впускаю, у смерти девку выкупаю. Назначай, тёмный господин, цену – начинаем колдовскую мену. Слово моё – потомству Егорьеву быть! Да мужикам полный век не жить! Через полтора века девка народится... Окажется ведьмой-гадуницей...
Закончив повторять заклинание, Гуня горестно вздохнул.
– Ну что скажешь, Любушка... Может, всё-таки вспомнишь, как девки в сорок превращаются? Ведьма-гадуница завсегда птицей стать умела. А это тебе сейчас ой! как бы пригодилось...
– Так ты про это... – всхлипнув, протянула Любочка. – На картине Сэма тоже сорока была нарисована, только я сейчас про сына своего думаю... Что будет с моим ребёнком?