– Где сейчас жирнюга?
– Рад доложить, что он страдает от похмелья. Сидит дома с жуткой головной болью.
– Ничего удивительного. Рукоятка 38-го калибра – очень твердая штука. Может быть, я ударил его чуть сильнее, чем хотел, зато с удовольствием. Минут через двадцать он должен был почувствовать, как голова раскалывается на части. Спасибо за сведения. Я пошел.
– Подожди-ка минуту. Так это ты вырубил Донахью! Расскажи, как все было.
Райдер быстро ему рассказал. Паркер пришел в возбуждение.
– Подумать только, десять тысяч баксов, два русских автомата да еще это досье! Теперь у тебя на нашего экс-шефа полиции материалов хоть отбавляй. Но послушай, Джон, всему есть предел, смотри не зарвись. Нельзя подменять собой закон.
– В данном случае предела нет. – Райдер коснулся руки Паркера. – Дейв, они захватили Пегги.
В глазах Паркера мелькнуло замешательство, а затем они стали холодными как лед. Пегги впервые села к нему на колени, когда ей было всего четыре года, и с тех пор регулярно посиживала там, приводя его в смущение своей шаловливой привычкой класть локоть ему на плечо, подбородок – на ладонь и смотреть ему в глаза с расстояния всего в пятнадцать сантиметров. Прошло четырнадцать лет, Пегги превратилась в темноволосую очаровательную красавицу, но привычки своей не оставила и прибегала к ней всякий раз, когда хотела выпросить что-нибудь у Райдера, пребывая в твердом убеждении, что этим вызывает ревность у отца. Паркер ничего не сказал. Его глаза говорили за него.
– Произошло это в Сан-Диего. Прошлой ночью. Ранили двух сотрудников ФБР, охранявших ее, – сказал Райдер.
Паркер встал.
– Я иду с тобой.
– Нет. Ты все еще офицер полиции. Если увидишь, что я собираюсь сделать с этим боровом, тебе придется арестовать меня.
– Я сделаю вид, что ослеп.
– Пожалуйста, Дейв. Не надо. Возможно, я нарушаю закон, но я все еще на его стороне, и мне необходим хотя бы один человек в полиции, которому можно довериться. И этот человек – ты.
– Хорошо. Но если с Пегги или со Сьюзен что-нибудь случится, я уйду с работы.
– Тебя с радостью примут в ряды безработных.
Наконец они ушли. Когда дверь за ними захлопнулась, из соседней кабинки появился худой юноша-мексиканец с растрепанными усами. Он подошел к телефону, достал десятицентовик и набрал номер. Целую минуту на другом конце никто не снимал трубку. Юноша повторил попытку с тем же самым результатом. Он порылся в карманах, подошел к стойке, разменял банкноту на монеты, вернулся и попробовал позвонить по другому номеру. Он дважды пытался дозвониться, и дважды его попытка не завершалась успехом. По тому, как он поглядывал на часы, было видно, как растет его разочарование. На третий раз ему повезло, и он тихо и торопливо заговорил по-испански.
В том, как шеф полиции Донахью спал, не было ничего эстетически привлекательного. Он лежал на кушетке полностью одетый, лицом вниз; левая рука свисала на пол, сжимая наполовину пустой стакан бурбона. На спутанных волосах блестели капельки воды, равномерно стекающей из мешочка с тающим льдом, который Донахью предусмотрительно положил себе на затылок. Причиной громкого храпа была, по-видимому, вовсе не огромная шишка, несомненно скрывавшаяся под мешочком со льдом, а несметное количество бурбона, поскольку шеф полиции не пришел в себя даже после удара. Он официальным тоном заявил, что очень сожалеет, но сегодня никого принять не может, и вновь захрапел. Райдер положил принесенную с собой пластиковую папку, вынул у Донахью кольт и бесцеремонно ткнул его дулом.
Донахью застонал, пошевелился, повернул голову, сбросив при этом мешочек со льдом, и умудрился открыть один глаз. Сначала ему показалось, что он находится в длинном темном туннеле. Когда же в его одурманенном мозгу забрезжило понимание того, что это вовсе не туннель, а дуло его собственного кольта 45-го калибра, он перевел взгляд циклопа чуть выше дула, и наконец лицо Райдера попало в фокус. Тут произошли две вещи: оба глаза Донахью широко открылись, а кирпичный цвет лица сменился на еще более неприятный грязно-серый.
– Садись! – приказал Райдер.
Но Донахью остался в прежнем положении, тряся всеми своими подбородками. Потом он закричал от боли, потому что Райдер схватил его за волосы и силой привел в вертикальное положение. Ясно, что некоторое количество этих волос было прикреплено к надувшейся на затылке шишке. Внезапная боль в области скальпа всегда оказывает определенное воздействие на слезные протоки, и Донахью не был исключением: его глаза стали похожи на налившихся кровью золотых рыбок, плавающих в мутной воде.
– Ну что, жирнюга, знаешь, как проводится перекрестный допрос?
– Знаю, – сдавленным голосом отозвался тот.
– Нет, не знаешь. Но я тебе покажу. В учебниках такой допрос не описывается, и, боюсь, у тебя никогда не будет возможности попрактиковаться. По сравнению с ним допрос в суде – просто цветочки. На кого ты работаешь, Донахью?
– Что, черт побери...
От резкой боли он закричал и закрыл лицо руками. Затем сунул пальцы в рот, вытащил выбитый зуб и бросил его на пол. Его левая щека была разбита, и кровь струилась по подбородку, потому что Райдер со всего размаху приложился к его лицу стволом его же пистолета. Райдер переложил кольт в левую руку.
– Так кто же оплачивает твои услуги, Донахью?
– Что за черт...
Еще один крик и еще одна пауза в разговоре. На сей раз он получил удар по правой щеке. Кровь обильно струилась из его рта на рубашку. Райдер вновь переложил кольт в правую руку.
– Так кто тебе платит, Донахью?
– Левинтер.
Это был странный булькающий звук – Донахью, по-видимому, захлебывался кровью. Райдер смотрел на него без малейшего сочувствия.
– За что?
Опять булькающий звук и еле различимый хрип.
– За то, что закрываешь глаза на нарушения закона?
Кивок головой. На лице Донахью не было ненависти, один лишь неприкрытый страх.
– За то, что уничтожаешь вещественные доказательства против виновных и фабрикуешь их против невинных?
Еще один кивок.
– И сколько ты умудрился заработать, Донахью, за все эти годы? О шантаже, конечно, я не говорю.
– Не знаю.
Райдер вновь замахнулся пистолетом.
– Тысяч двадцать или тридцать...
Вновь раздался крик. Нос Донахью постигла та же судьба, что и нос Раминова.
– Не могу сказать, что это доставляет мне не больше удовольствия, чем тебе, – сказал Райдер, – потому что это доставляет мне удовольствие. Я мог бы продолжать так часами. Конечно, больше двадцати минут ты вряд ли выдержишь, и мне не хотелось бы превращать твою рожу в кровавое месиво, иначе ты не сможешь говорить. Прежде чем до этого дойдет, я просто начну ломать тебе пальцы, один за другим. – Райдер явно не шутил, и на лице Донахью отразился неописуемый ужас. – Так сколько же?
– Не знаю. – Донахью закрыл лицо руками. – Не знаю точно. Сотни.
– Чего? Тысяч?
Опять кивок головой.
Райдер взял пластиковую папку, вытащил бумаги и показал их Донахью.
– В общей сложности пятьсот пятьдесят тысяч долларов в семи различных банках под семью разными именами. Правильно?
Очередной кивок.
Райдер убрал бумаги в папку. Если эта сумма представляла только долю Донахью, то сколько же получил Левинтер, хранивший деньги в Цюрихе?
– А последнее поступление, десять тысяч долларов, за что?
Донахью был настолько одурманен болью и перепуган, что даже не догадался спросить, откуда Райдер знает об этом.
– За полицейских.
– Что ты должен был сделать?
– Перерезать телефонную связь с домом Фергюсона, вырубить все уличные кабины от его дома до станции, вывести из строя его полицейскую рацию и очистить дороги.
– Очистить дороги? Чтобы на пути угнанного фургона не оказалось патрулей?
Донахью кивнул. Чувствовалось, что ему легче кивать, нежели говорить.
– Господи Иисусе! Ну и в компанию же ты попал! Их имена я узнаю позже. От кого ты получил русские автоматы?
– Автоматы? – На гладком узком пространстве между линией волос и бровями появились морщинки – показатель того, что рассудок Донахью наконец заработал. – Это ты взял их. И деньги. Это ты... – Он приложил руку к затылку.