Игорю сейчас не до меня. У него полный разрыв с Ниной. Он потрясён, но держится. Именно в это время Игорь стал писать настоящие, взрослые стихи.
После выпуска из академии его направили служить на Тихоокеанский флот, там он ухитрился настолько достать кадровика, что тот упёк его в военно-строительный отряд, расположенный в таёжной глубинке. Сосны, белки, снег по пояс, весной сопки в пламени цветущего багульника, затем Владивосток, остров Русский, Камчатка, Авачинская бухта, сверкающие на солнце вулканы, Паратунька, Долина гейзеров. Поэту незачем было собирать материал, он жил в нём, с каждой новой книгой набирая уверенность и силу.
Сейчас, когда жизнь, в сущности, прожита, я могу с уверенностью сказать, что едва ли найдутся еще два-три человека, которые оказали на меня такое влияние, как Игорь. Мы ровесники, но в те далёкие годы он всегда был немного старше меня. Во мне слишком долго держалась полудетская наивность. Не будь Игоря, я вряд ли стал бы профессиональным литератором. О моих сомнениях на этот счёт немало записей в той самой голубой тетради. Кажется, Чехов сказал, что очень хорошо начать плохо. Что-то в этом роде. Я начинал настолько плохо, что нормальный человек давно бы бросил это пустое занятие. Да и карьера у меня складывалась вполне удачно. Зачем попусту портить бумагу?
Зимой 1967 года я сжёг рукописи и решил серьезно заняться наукой. Для этого были все условия: превосходно оборудованная лаборатория в санэпидотряде, тема диссертации, солидный руководитель. Я сходу сдал часть экзаменов на кандидатский минимум, а в начале мая прилетел в Северодвинск Игорь. Группа молодых поэтов после совещания в Москве разъехалась по стране. Кравченко выбрал Север, чтобы повидаться со мной. У него уже готовилась к печати вторая книга со вступительной статьей Павла Антокольского. Мой друг был на подъёме, выступал в клубах, Доме офицеров флота, студенческих общежитиях, и везде его встречали громом аплодисментов. Он принёс с собой в наш северный город дыхание океана, простора, какой-то иной жизни. «Тебе нужно встряхнуться, — сказал он, — приезжай ко мне, во Владивосток. Это другая страна, другие масштабы».
Через год я вылетел во Владивосток и пережил ощущение, которое испытывает молодой матрос, впередсмотрящий на корабле — захлебнулся от вольного ветра.
Владивосток конца шестидесятых! Меня поразил сам город — с белыми свечами многоэтажек на сопках, со сверкающей голубизной бухтой Золотой Рог, с центральной бесконечной улицей Ленина, по старинке называемой Светланкой, с бриннеровскими домами (вспомним знаменитого голливудского актёра Юла Бриннера — дома принадлежали его семье), таинственной Зме-инкой и кораблём-памятником у причала.
Многоярусная конструкция города то ввинчивалась вверх, забираясь на рыжие сопки, то соскальзывала вниз, в распадки, и случалось так, что, прогуливаясь по скошенному тротуару неподалеку от центра, вы могли заглянуть в окно третьего этажа застывшего ниже дома. И всё это было соединено мостами и мосточками, арками, за которыми открывались узкие переходы, внезапно ныряющие в тупики. Ещё сохранилась Корейская слобода, где среди новостроек крепенькими грибами прорастали фанзы с иероглифами на ставнях.
Владивостоку вообще не свойственны прямые линии, но меня как-то особенно поразила Китайская улица, взбирающаяся вверх, к основанию сопки. Однажды по этой улице с невероятным грохотом скатился на коляске с мороженым друг Игоря известный поэт Илья Фаликов. В городе об этом рассказывали с удовольствием и даже с гордостью, как о некой достопримечательности.
Во Владивостоке любили поэтов, актеров и авантюристов и вообще всё нестандартное.
Обилие воды, чайки, простор, солнце, тёплые дожди и каждый день неожиданные встречи — вот впечатления первых дней.
Утром, наскоро перекусив, мы с детским топотом скатывались по крутым лестницам-трапам мыса Диомид к причалу, садились на катер и через полчаса оказывались на тридцать шестом причале, в самом центре Владивостока. После плоского, уныло-болотного, серо-деревянного Северодвинска замечательный приморский город выглядел чем-то вроде Сан-Франциско или Рио-де-Жанейро. И обитатели Владивостока были ему под стать.
В той поездке я осознал, что означает слава. Игоря узнавали на улицах. Мы беспрепятственно проходили в молодёжные кафе, хотя там у входа стояли очереди. Вскоре друзья Кравченко отправили нас в составе съёмочной группы на острова Римского-Корсакова. Телевизионщики снимали фильм «Изобата-50» о погибшей шхуне «Восток», описанной ещё Гончаровым. Потом мы оказались на острове Попова, выступали перед рыбаками, жили в доме старого шкипера, ловили трепангов, бродили по острову, где росли лопухи в человеческий рост, а плоды шиповника были величиной с яблоко, подружились с молодыми учительницами, ходили ночью купаться. Вода фосфоресцировала, и было жутковато, когда рядом всплескивала крупная рыба. Как-то во время путешествия вдоль ручья, стекающего в море, набрели на островок, сплошь усеянный махаонами. Когда бабочки шевелили крыльями, казалось, островок вспыхивает радужным пламенем. Это был какой-то другой, сказочный мир.