Годы приема «Норвира», я не помню, сколько их было, два или три, закончились в 1999 вторым приступом острой кишечной инфекции. И каждый раз, когда меня госпитализировали, мама не оставляла меня ни на минуту. Мой брат Стасис навещал меня, он часами оставался со мной, и мы смеялись над всякими глупостями, которые он рассказывал. Ничто не могло изменить наших старых привычек. Брат уходил, и мы в молчании наслаждались спокойствием. В конце концов, это было чудо, что мы все еще вместе. Отец не мог приходить в больницу и получал новости от меня по телефону.
Когда я вновь вернулась домой, мы узнали, что теперь «Норвир» доступен в форме сиропа для более удобного потребления. Но это оказалось неприемлемым. Я попробовала эту жидкость, по вкусу напоминавшую бензин, но не смогла выпить ни капли. Я сказала об этом врачу, но он ответил, что теперь либо сироп, либо уколы. Таблеток больше не было! Мама тоже попробовала сироп, чтобы помочь мне сделать выбор. Мы понимали, что все это для моего же блага, но для меня оказалось невозможным проглотить эту жидкость и во второй раз, а уколы были просто вне обсуждения. Это был мой первый революционный шаг. Я слышала о существовании лучшего комплекса из «Криксивана» (еще одного члена семейства ингибиторов протеазы) в качестве главного компонента и двух других таблеток, названия которых я уже не помню, помню только, что они не требовали охлаждения.
Такие изменения были для меня удобны. «И почему я с самого начала не принимала «Криксиван»? Тогда бы я избежала липодистрофии, вызванной «Норвиром»!» – думала я тогда, стараясь найти способ принимать более действенное участие в решениях, которые принимались за меня. Я медленно восстанавливала фигуру, и, когда внешность стала более приемлемой, начала посещать афинский центр красоты и здоровья. Я стала уверенней и на следующий год даже завела новый роман. Это был важный тест для меня, потому что за годы «Норвира» я почти забыла о своей женственности. Я не чувствовала себя ни женщиной, ни мужчиной, а чем-то нейтральным, безразличным и бездушным. Звучит невероятно, но в начале 2000-го года я даже переехала жить к своему новому бойфренду. Он был невероятно легок в общении, отважен, силен, здоров и ничего не боялся. К тому же он был на четыре года моложе меня. Он знал мою историю, и то восхищался мной, то жалел меня. Мама смотрела на эту новую ситуацию с явным удовлетворением. Это было признаком моего выздоровления. Врачи, похоже, тоже были довольны результатами своих трудов.
Я жила с Марио Циргиотисом один год, в течение которого у меня начали выпадать волосы. Мы находили их во всех углах дома, но, к счастью, я не облысела. Однажды в 2001-м я проснулась утром, было Рождество. Я что-то несвязно бормотала, в ярости швыряя и разбрасывая свои одеяла и одежду. Никто не был готов к такому, и Марио вызвал «скорую». Через два дня я очнулась в палате интенсивной терапии стационарной общей больницы. Это был первый приступ менингита, который приписали вирусу, связанному с «ВИЧ»-инфекцией. Несмотря на свои шумные и яркие проявления, менингит прошел относительно быстро, где-то через месяц. Но мое состояние оставалось неустойчивым, и я почувствовала необходимость вернуться домой. На самом деле весь переезд устроила мама, потому что мое здоровье было очень нестабильно. Мы вступили в новый период неврологических проблем, вызванных использованием «Криксивана».
Вскоре оказалось, что я не в состоянии говорить членораздельно, и еще одним сюрпризом для меня стало то, что когда я пытаюсь говорить, то забываю, о чем говорю. Кончилось тем, что я была не в состоянии открыть входную дверь собственного дома, потому что ключ безудержно дрожал в моей руке. Происходило и еще кое-что, не связанное с дрожью. Сковородка выскользнула у меня из рук прямо в раковину как раз перед тем, как я собиралась готовить, будто кто-то внутри меня подавал неверные команды. Я не могла написать даже собственного имени при визите в банк, как ни старалась. Было невозможно правильно двигать рукой. «Давайте я напишу за вас», – предлагал мне кто-нибудь из сочувствующих. Я не могла выполнять даже простейших действий.
Однажды я рухнула прямо на улице, и меня подобрал владелец ресторана, расположенного на углу. Он занес меня в помещение и дал мне прийти в себя. «Вы потеряли сознание», – сказал он, но я видела, что для обычного обморока он слишком сильно напуган. После нескольких подобных инцидентов я узнала, что теперь страдаю небольшими эпилептическими припадками. Еще один кошмар, быстрый, как удар молнии. «Ты травмируешь окружающих», – сказала мама. Естественно, так как я ничего не помнила, то я не могла знать о том, когда я травмирую людей. Жизнь наполнилась постоянным страхом, даже дома. «Эпилептические припадки не обязательно станут постоянными, – объяснил невропатолог, – возможно, они случаются только лишь при определенных условиях». Мне дали другую комбинацию таблеток. Припадки прекратились, но появилось кое-что другое. У меня стало двоиться в глазах. Я рассказала об этом невропатологу, который стал теперь моим вторым врачом, после врача, лечившего от СПИДа. «Ах, у вас двоится в глазах», – сказал он и опять изменил неврологическое лечение, в очередной раз сочетая его с лекарствами от СПИДа.