Это странное ощущение, сердце мое. Впервые я почувствовал его, когда мне сообщили о проблеме. «Ты инфицирован вирусом». На самом деле, это даже не одно чувство, а сразу много. Горечь, печаль, крушение надежд, страх, опять страх, боль, паранойя, опустошение и опустошение в десять раз сильнейшее, и не знаю, что еще.
Это последнее мое письмо к тебе. Оно без даты, но на него пролито множество слез, и в нем есть одно желание. Всего одно желание, и я действительно хочу, чтобы оно исполнилось. Кое что, что я желаю вот уже 15 дней. Если есть бог, черт побери (я никогда не интересовался есть ли он), не знаю, что еще сказать, особенно, если сказать нечего, они сообщили, что жить мне осталось 15 дней.
Поверь мне, малыш, мне от жизни нужно только чтобы у тебя все было хорошо и что ты знаешь, что Димитрий ценит тебя больше, чем себя. Все эти дни я думаю только о тебе. Я причинил вред тебе, той, которую так любил. Я не хочу, чтобы ты ненавидела меня, это была не моя ошибка. Я хочу, чтобы у тебя было все хорошо, и если это неприятная глава в твоей жизни, то скорей переверни страницу, а еще лучше – сожги ее. Я очень надеюсь, что с тобой все в порядке. Прости меня, если я сделал что-то, что могло причинить тебе боль. Я буду любить тебя всегда, Димитрий.
Ненавидеть? Это было больше похоже на потрясение, смешанное с ужасом. Результаты моего первого теста были отрицательными, но повторный тест через три недели принес дурные вести. Я чувствовала, что земля плывет у меня под ногами, хотя я и не могла еще осознать значения всего происходящего для меня. Ждет ли меня судьба все тех, кто погибает за несколько месяцев? Странно, но я чувствовала себя хорошо. Было невозможно поверить, что я умираю. Нелегко подготовиться к смерти, когда тебе 20 лет и ты здоров. Мне нужно было тщательно во всем разобраться.
На следующий день у меня были именины, и все за меня радовались. Я не могу забыть ту единственную мысль, которая крутилась в моем мозгу. «Как долго я смогу всех обманывать? Когда настанет время, я причиню им такую боль, какую и представить себе невозможно. Может быть, есть какой-нибудь способ всего этого избежать?» Димитрий думал только обо мне, а я думала только о своих матери, отце и брате. Эти новости просто уничтожат их. «Когда же станет возможно излечение?» – спросила я врача, который отдавал мне результаты теста. «Когда?» «Может, через десять лет, а может, и больше». Я помню, как в другом врачебном кабинете в соседнем здании доктор Г. П. (в то время руководитель по вопросам СПИДа) придирчиво рассматривал мои руки в поисках следов употребления наркотиков и сердился, что ничего не нашел. «Сейчас вам не нужно ничего делать», – сказал он. «Некоторое время вирус будет неактивен, он передается при половом контакте. Поэтому используйте презервативы, когда занимаетесь сексом, и никому ничего не говорите, даже своей семье». Я ушла со слабой надеждой, что в ближайшее время мне не придется с ним общаться, и так случалось, что на самом деле больше я его уже никогда не видела.
Димитрий был потрясен, когда я сообщила ему свой диагноз. Мы открыто обсудили ситуацию. В то время в новостях сообщали, что вирус проник в Италию из Америки и появился у нас летом 1985-го, когда его завезли вместе с багажом или со специфическим грузом наркотиков, которые принимали в кругу друзей Димитрия. Я стала одним из первых зарегистрированных носителей этого нового вируса в Греции.
Я не винила его, меня поглощали мысли о том, что на меня будут указывать пальцем. Тогда невозможно было себе представить то, что произойдет в дальнейшем, и то, что мне будет суждено перенести: что я вынуждена буду следующие десять лет все продумывать и скрывать правду, не имея возможности расслабиться. Я не знала что мне делать. Даже если бы я раскрыла свою тайну, все равно никто не смог бы мне помочь, я только омрачила бы жизни тех, кто был рядом со мной. В этой ситуации не может быть утешительных слов, нет смысла даже пытаться.
«Я хочу, чтобы вы пообещали мне, что никому ничего не скажете. Мы просто все забудем», – потребовала я у Вили и Эвы в ту первую неделю. Они согласились. Кроме всего прочего, нужно было заканчивать университет и поступать в аспирантуру. Оставался только один нерешенный вопрос: посещение больницы «Евангелисмос», чтобы обследовать иммунную систему, а это включало и анализ крови. Вили сопровождала меня, и тогда я в первый раз заметила, что медсестры приближались ко мне с такой осторожностью, будто на мне росла чешуя. Они были все закутаны и носили нейлоновые маски. Моей подруге было стыдно за их поведение. К счастью, результаты оказались около 1400 Т4 или CD4, что их весьма удовлетворило. Они даже смогли выдавить из себя улыбку.