Противно, и в то же время красиво. Переливающаяся синим и зеленым муха балансировала на клюве мертвой пташки, как Габи балансировала на цыпочках, стараясь не упасть.
И именно в этот момент она услышала чей-то шаг и чей-то свист. Кто-то насвистывал песенку, которой Габи прежде не слышала. У этого кого-то был мягкий, легкий шаг, едва слышный, а оттого жутковатый. Габи замерла, не понимая, почему ей страшно стало обернуться. Отчего-то вдруг и свист, и шаг показались ей жуткими, хоть и вполне человеческими.
Тише, Габи, подумала она, это не зверь, бояться нечего. Наверное, кто-то из земель за лесом.
Что это может быть кто-то знакомый, Габи и не представляла - ощущение чуждости того, кто с ней рядом, накрыло ее с головой.
Наконец, Габи уговорила себя обернуться, думая, что всякий раз, когда боишься чего-то, всего-то и нужно посмотреть и увидеть: не так все и страшно.
Всю жизнь Габи убеждалась в том, как верно говорят, что у страха глаза велики. Стоило полезть туда, куда все боялись лезть, и там ничего не оказывалось. Стоило простоять у зеркала со свечой и сказать заветные слова, и ничего не случалось.
Так было всегда ровно до этого дня. Может быть, подумала тогда Габи, прежде чем осознала, что именно видит, люди говорят, будто у страха глаза велики только потому, что никогда ни с чем страшным не сталкивались.
А она, Габи, столкнулась - в самом обычном лесу, посреди прекрасного дня.
Обернувшись, Габи увидела неподалеку человека, высокого и худого, в дорогих одеждах господина. В одной руке он нес серп, золотой и искрящийся на солнце, а в другой сжимал волосы на голове у человека, от которого только голова и осталась. Господь, он держал отрезанную голову, а главное, Габи знала это лицо. В руках у мужчины было то, что когда-то являлось головой пьяницы по имени Лайош.
Сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди, Габи перестала даже дышать, лишь бы не издать и звука. Двинься она, хрустни у нее под ногой ветка, и ее заметили бы.
Мужчина с серпом в руках шел веселым, чуть поддатым шагом человека, так же, как и она, опьяненного летним воздухом. Габи смотрела во все глаза, надеясь найти момент для того, чтобы сбежать. И тут она увидела кое-что, что заставило ее язык похолодеть, а сердце почти выплеснуться из груди.
С кончика золотого серпа капала на землю кровь, и под этими каплями, будто под самым живительным из дождей, оживали и тянулись вверх растения и цветы. Будто в один момент наступало лето, и все цвело.
Мужчина продолжал насвистывать песенку, пока не остановился у лисьей норы, укромно спрятанной в овраге между деревьями. Он поднял голову пьяницы Лайоша, улыбнулся ей, показав зубы и втолкнул в темное убежище лисьей норы, сначала пальцами, а потом ногой. Он закрыл глаза и зашептал что-то на чужом Габи языке. И тогда она решила - пора, пора бежать. Сейчас или никогда, то есть совсем никогда.
Пьяница Лайош не вызывал у Габи никаких теплых чувств, и все же ей было страшно от мысли, что это его голова оказалась в лисьей норе. Габи не хотелось, чтобы ее собственная оказалась там же. Она со всех ног рванула назад, но прежде, чем она успела подумать, куда бежать, чей-то мягкий, певучий голос остановил ее.
- Постой, моя радость, ты правда думала, что я тебя не заметил?
И Габи против воли своей остановилась. Не из-за властности приказа, а потому что вдруг на нее накатил такой страх, плотский и сильный, ненормальный даже для того, что с ней случилось, пригвоздивший ее к земле, заставивший слезы политься из глаз.
Неестественный страх.
Габи с трудом принудила себя даже обернуться. Колдун, а в этом у нее не было никаких сомнений, шел к ней. Шаг у него был такой же неторопливый, будто бы он скорее прогулкой наслаждался, чем шел ее убивать. Когда последняя капля крови сорвалась с его серпа и упала на мертвого, покрытого насекомыми дрозда, он вдруг открыл клювик и издал звук средний между криком подранка и писком птенца. Пташка встала, отряхнулась, неловко переступила с лапки на лапку, взлетела и села колдуну на плечо.
Теперь Габи могла рассмотреть колдуна. Он был молодой мужчина, смуглый и чернявый, остроносый, с резкими, хищными чертами. Но взгляд делал его лицо мягче. У него был южный, миндалевидный разрез глаз, какой бывает у румын или сербов и темный, теплый цвет радужки.