– О’кей, – Марк пожал плечами. – Не заводись, Брайон.
– Брайон, – вдруг сказал Эмэндэмс. – А тебя в честь Лорда назвали?
– Чего? – я подзавис. Я вначале не понял, что за лорда он имеет в виду.
– В честь Лорда Брайона?
Бедняга перепутал Байрона с Брайоном. Я решил не спорить.
– Ага.
– А был какой-то Лорд Брайон? – спросил Марк. – Ого, круто, – он помолчал. – Наверное. А чем он вообще занимался-то?
– Не при детях, – ответил я.
Эмэндэмс покачал головой.
– Он стихи писал. Длинные старинные стихи. Тебе тоже надо писать стихи, просто чтобы продолжить традиции Брайонов.
– А тебе надо держать рот на замке, – ответил я, – пока я не продолжил традиции бить умников в зубы.
Эмэндэмс посмотрел на меня, и по его удивленному и обиженному взгляду я понял, что он не пытался умничать. Так что я ткнул его в плечо и сказал: «Ладно, буду писать стихи. Как тебе такое?» – и зачитал похабный лимерик, который где-то слышал. Эмэндэмс покраснел и засмеялся. Марк решил, что я его сам придумал, и сказал: «Ого, а он очень даже ничего. Ты их прямо так можешь выдавать?»
Я только пожал плечами и сказал «иногда», потому что так можно было не говорить, сам я его придумал или нет. Я часто так делал. Я любил соврать, если знал, что мне это сойдет с рук, особенно с девчонками. Например, я говорил им, что люблю их, и всю эту чушь, хотя на самом деле не любил. Такая у меня была репутация – любимец женщин. В каком-то смысле я продолжал традиции Лорда Байрона. Иногда мне становилось тошно оттого, как я поступал с девчонками, но обычно я по этому поводу не переживал.
– Эмэндэмс, дружище, – сказал Марк, приобняв его за плечи. – Я тут подумал, может, ты сможешь одолжить своему лучшему другу немного денег?
– Ты не мой лучший друг, – сказал Эмэндэмс с обезоруживающей откровенностью, – но сколько тебе надо?
– Три бакса.
– У меня есть пятьдесят центов, – Эмэндэмс залез в карман джинсов и вытащил два двадцатипятицентовика. – Вот.
– Забудь, – сказал я.
Мы с Марком переглянулись и покачали головой. Эмэндэмс – это было что-то.
– Да берите. Мне на следующей неделе заплатят еще пятьдесят за то, что я с детьми сижу.
– Это всё, что тебе платят за всех этих детей? Пятьдесят центов? – я не верил своим ушам. Пятьдесят центов в неделю?
– А мне нормально. Я не против посидеть с детьми. Кто еще с ними посидит, если не я. Родители работают, так что они не могут. И потом, я люблю свою семью. Когда я женюсь, у меня будет девять или десять детей.
– Вот тебе и демографический взрыв, – сказал Марк.
– Ну теперь-то твоя сестра вернулась, так что она может сидеть с детьми, – сказал я, пытаясь помочь ему. До Эмэндэмса дошло, что мы считаем его чокнутым.
– Кэти после школы работает, она не может. Не знаю, как мне вас убедить, что мне нормально.
– О’кей-о’кей, убедил, – меня тоже эта тема утомила, и потом, я начал всерьез беспокоиться о том, откуда мы до завтра возьмем три доллара. Чарли заработал свою репутацию сурового парня не милым общением с клиентами, особенно с теми, которые не платят.
Когда мы добрались до боулинга, было уже десять. Народу было немного. Мы с Марком смотрели, как другие играют, а Эмэндэмс уткнулся в свой пакет с конфетами. Наконец мне это надоело, и я спросил его, какого хрена он там делает.
– Посмотри сам, – он протянул мне открытый пакетик. – Поднеси его прямо к глазам.
Я так и сделал, но увидел только пригоршню конфет в пакете.
– Красиво, скажи? – спросил Эмэндэмс. – Ты посмотри на все эти цвета.
– Ага, – сказал я, думая, что если б я не знал Эмэндэмса, решил бы, что он накурился.
– Дайте посмотреть, – сказал Марк, и я передал ему пакет. – Ого, кайфово. Вот это цвета, – он отдал пакет обратно Эмэндэмсу, посмотрел на меня и пожал плечами.
Эмэндэмс встал.
– Мне пора домой. Увидимся, парни.
– Мы же только пришли, – возразил Марк.
– Я просто с вами за компанию прошелся, а теперь мне пора домой.
Я проводил его взглядом.
– Странный он малыш, – сказал я. – Странный, и всё тут.