Я сказала:
— Припоминаешь?
Мама ответила, что это был веселый детский фильм.
— Героини копали яму.
— Не помню такой сцены.
— Они собирались посадить дерево, а мне казалось, что роют могилу.
Мать встала с кровати.
— Прошло двадцать лет! Почему ты до сих пор думаешь об этом?
— Я всегда думаю о том, что помню, а также о том, чего не помню. В моей голове есть место для всех типов мыслей.
— Ты этим еще и хвастаешься? Так ведь и свихнуться недолго.
— Я не хвастаюсь, а просто рассказываю тебе, как устроен мой мозг.
— Да прекрати уже, Ида, бога ради! Мы с тобой посмотрели хороший фильм, приятно провели время. Никакой могилы героини того фильма не рыли. Ты и твоя мать скоротали вечер перед телевизором — чем не воспоминание? И незачем огороды городить.
Перед мамой я чувствовала себя обвиняемой, которая клянется в своей невиновности, но в глубине души все-таки ощущает за собой вину.
— Раз ты забыла, я должна помнить вдвое больше. Это ты заставляешь меня удваивать усилия.
— Ты утверждаешь, будто все помнишь, но это ничему тебя не учит. Я не забыла, Ида. Мы уже достаточно нажились с этой болью, которую ты упорно пытаешься поднять на поверхность, но все проходит, а любая боль притупляется. Прошлое никогда не бывает одинаковым, через много лет его можно описать по-другому, слышишь? Тебе же только и надо, чтобы я тосковала до изнеможения и скорбела о человеке, который нас отверг. Твой отец растоптал мою жизнь, но это тебя не волнует, ты смакуешь свое страдание и даже подумать не желаешь о том, как я жила, оставшись без мужа с дочерью-подростком. Он ушел, и мы уже не узнаем куда. То, что люди испытывают в первые дни отношений, не имеет ничего общего с тем, что происходит дальше. Брак начинается тогда, когда все эти охи-вздохи заканчиваются. Зачем ты вышла замуж, раз дети тебе были не нужны? Если намеревалась стать матерью, не нужно было откладывать. Теперь ты заявляешь, что не хочешь детей, а ведь когда-то говорила, что, если у тебя родится сын, ты назовешь его Себастьяно в честь отца.
Мама ничего не придумала. Давным-давно, словно в другой жизни, я была маленькой девочкой, которая обнимала отца и гладила его бороду, качала кукол и мечтала о сыне, который будет носить его имя. Мать сохранила это воспоминание и возвращала его мне сияющим и отчетливым. Я хотела бы ответить, что никакого Себастьяно не существовало, но тогда погрешила бы против истины: живой или мертвый, Себастьяно был и будет всегда.
— То есть ты предлагаешь мне подарить жизнь сыну и назвать его в честь папы? Произвести на свет ребенка, который никогда не узнает, чье он носит имя — живого человека или мертвого? Я не дам ему ни имени, ни жизни, потому что, пока тело моего отца не обрело пристанища, покоя не будет ни у меня, ни у детей, которых я могла бы родить, — выпалила я на одном дыхании, ощущая себя персонажем греческой трагедии.
На мой выпад мама ответила молчанием. Почувствовав победу за собой, я решила сменить тему и предложила сходить за покупками к ужину, но мама сказала, что у нас и так все есть. Мне же хотелось выпить местного пива, легкого и пенистого, взять его прямо из холодильника продуктового магазина рядом с домом. Мне нужен был кислород, много кислорода; выйдя на улицу, я жадно задышала. Едва я вошла в магазин, его владелица приветствовала меня по имени. Мне были неприятны напускное добродушие и памятливость этой сварливой старухи, которая отличалась таким деспотизмом, что никогда не оставляла в лавке за главного ни одного из своих детей и безраздельно правила королевством прилавков, созданным задолго до моего появления на свет. Она оставалась такой же, что и в моих воспоминаниях, разве что двойной подбородок превратился в тройной, а морщины стали более глубокими и многочисленными. Выйдя на улицу, я дошла до пьяццетты вблизи торренте Трапани, с недавних пор переделанной в детскую площадку, села на скамейку, откупорила бутылку, сделала первый глоток пива и подумала о Пьетро.
За несколько дней до моего отъезда в Мессину мы решили отметить окончание сезона моей программы и отправились ужинать в свой излюбленный ресторан. Я взяла мясо и салат из цикория, муж выбрал фетучини, а вместо обычной полбутылки домашнего красного заказал целую бутылку фриульского вина. С первым бокалом я почувствовала, как спадает усталость. Весь август я трудилась без отдыха, мучаясь от римского зноя и толп туристов, невыносимо страдая в метро и за вечно закрытыми ставнями. Пьетро что-то рассказывал, но я слушала его вполуха, он жаловался сперва на работу, потом на вечно ломающуюся машину. За вторым бокалом я окончательно расслабилась, официант принес нам заказ, я вытянула ногу под столом, чтобы подразнить мужа, как в первые дни нашего знакомства. Он опустил руку и погладил мою лодыжку, затем кивнул и отлучился в туалет. Я знала, что он пошел мыть руки. Его ласки были нежными и пикантными, но привычка к чистоте напомнила мужу, что мы все еще сидим за столиком в ресторане и что нам нужно трогать не только друг друга, но и приготовленную для нас еду. Я утопила разочарование в третьем бокале и в послеобеденном дижестиве с крендельками. Когда мы вернулись домой и легли спать, муж притянул меня к себе и робко поцеловал. Я не отреагировала на его заигрывания, и он почти сразу отстранился.
Желание умеет быстро улетучиваться и не возвращается по первому зову или потому, что так надо. Мы с Пьетро старались вернуть то неуловимое, что нас угораздило утратить, но терпели в этих попытках поражение за поражением.
В послеполуденный час улицы были безлюдными. Я покрутила головой по сторонам и вдруг увидела знакомый стройный силуэт. Молодая женщина со светлой вьющейся шевелюрой переходила дорогу и оживленно болтала с кем-то по телефону.
— Сара! — ахнула я и бросилась догонять подругу юности.
Та удивленно обернулась, кивнула на телефон в руке и простилась с собеседником, пообещав, что перезвонит ему при первой возможности.
— Привет, Ида, какими судьбами?
— Да вот, мама попросила приехать и помочь разгрести завалы старого хлама в доме.
— Надолго ты здесь?
— Побуду еще несколько дней, моя программа не выходит в эфир до октября, так что у меня, считай, отпуск. Ты обитаешь в этом районе?
— Нет, недавно перебралась повыше, в Аннунциату, купила квартиру в новом жилом комплексе «Ле Джаре»[12]. Здесь я по работе, нужно осмотреть беременную кошку одной клиентки.
— Не сомневаюсь, что ты самый компетентный и востребованный ветеринар в городе. Прости за нескромный вопрос — с кем живешь?
— У меня есть чудесный таксик по имени Аттила.
— Как насчет того, чтобы вместе поужинать?
— Не могу, Ида, работы вагон, да к тому же я сейчас одна в клинике. Передавай привет маме. Ну, пока!
Она ни о чем меня не спросила, ни словом не упомянула мою работу, не похвалила и не поругала программу. Интересно, Сара ее слушает? Иногда я подворовывала для своих историй сюжеты из ее жизни. С тех пор, как мы перестали дружить, новыми подругами я не обзавелась и сейчас вдруг почувствовала, что сильно скучала по Саре все эти годы. Ее холодность оставила в моих руках пустоту. Я стояла, и мне все мерещилось, будто я обнимаю воздух.
Вернувшись на детскую площадку, я увидела филиппинку с двумя дочками, одна забралась на качели, другой захотелось поиграть в классики, нарисованные на земле несмываемым желтым маркером. Мать села на скамейку напротив, старшая дочь не желала слезать с качелей и упрямо раскачивалась, будто бросая вызов небу. Я вдруг почувствовала, что должна поиграть с младшей девочкой. Поймав приветливый взгляд ее матери, я улыбнулась, подошла к классикам и первая кинула камешек. Девочка оторопела, но, увидев, что прыгунья из меня слабая, набралась храбрости и заскакала вслед за мной. Я прыгала и стискивала зубы, прыгала снова и снова, я выиграла первый раунд, выиграла второй и проиграла третий. Мне казалось, что в мире нет больше никого, кроме нас двоих, двух незнакомых друг другу девочек тридцати шести и семи лет от роду, которые самозабвенно скачут по нарисованным клеточкам и могут грустить и смеяться, терпеть поражение и побеждать.