- Настоящий христианин не будет слишком дорожить своей свободой, ибо сказано: "Иго моё благо и бремя моё легко"... Кстати, насчёт Сталина. Едва ли правильно объяснять его злодеяния только уголовной подоплёкой его натуры, наверняка тут была и идейная основа. А именно ницшеанство. Ницше объявил мещанскими предрассудками религию, мораль и совесть, восславил в человеке зверя, чуждого сомнениям и сожалениям. Сейчас об этом мало кто вспоминает, но в начале двадцатого века ницшеанство было популярно у левой интеллигенции. Как-то мне попалась довольно убедительная статья о сильном влиянии Ницше на Максима Горького... Конечно, большевики не признавались в своём увлечении этим философом, поскольку его учение не совместимо с марксизмом, но это не мешало им следовать идеям Ницше, практически удобным для отказа от традиционной морали. В этом отношении ницшеанство для большевиков удачно дополняло марксизм, в котором моральная проблематика не разработана...
Вместо ответа Каморин только скептически хмыкнул. Через несколько минут они въехали в город. На одной из окраинных улиц Каморин попросил высадить его. Когда машина остановилась, отец Игорь повернулся к своему пассажиру и задал неожиданный вопрос:
- Может быть, вы знаете, почему покойный Чермных оставил деньги Ольге Сергеевне?
При этих словах на лице отца Игоря появилось мучительное выражение, а правое веко дважды нервно дёрнулось.
- Я думаю, она его дочь. Сходство несомненное.
- Я тоже так думал. И надо же, как удачно совпали имена Чермных и Жилина: её отчество подходит для обоих, как в случае с вашим дедушкой и его двумя отцами Михаилами! - с натянутой улыбкой пошутил священник.
38
Женская колония общего режима, в которую попала Александра, находилась в сотне километров от Ордатова, недалеко от райцентра Никодимово. Она существовала с пятидесятых годов прошлого века и представляла собой скопище вытянутых одноэтажных бараков, похожих на коровники, с трёхэтажным административно-производственным корпусом посреди их. Все эти неказистые строения стояли на буром суглинке, почти лишённом всякой растительности, который превращался в сухую погоду в утоптанный плац, а после обильных дождей - в вязкую грязь, и были окружены высоким забором из железобетонных блоков, опутанных поверху колючей проволокой.
Очень скоро после попадания в колонию вся прошлая жизнь Александры отдалилась от неё, начала казаться сном. Единственной реальностью стали унылые будни в окружении одних и тех же тягостных пейзажей и безрадостных лиц её товарок. Эти доселе неизвестные ей женщины совершенно не её круга, с которыми она до сих пор никогда не пересекалась, с первого же дня её пребывания в колонии сделались вдруг самыми важными для неё.
Она хорошо помнила тот первый день, точнее вечер. Её только что привезли, и ей хотелось есть, но ей сказали, что ужин уже прошёл, поэтому придётся ждать завтрака. Её привели к двери одной из больших камер, на которые делился барак, и приказали ждать, когда за ней подойдут. Она поняла, что в камере есть своё начальство из числа заключённых, которое отныне будет распоряжаться ею. Из открытой двери на неё таращилось множество женщин. Вскоре подошла совсем молодая на вид девушка, похожая на татарку, с быстрым, настороженным взглядом косящих глаз из-под насупленных бровей, которая назвалась Оксаной. Она указала Александре на двухъярусную кровать возле двери, немногословно объяснив, что сейчас нужно положить на свободное верхнее место все вещи, только что полученные из кладовой: матрас, две простыни, наволочку, одеяло, кружку и ложку. Когда Александра исполнила требуемое, Оксана подвела её к окну, где было четыре обычных одноярусных кроватей, на одной из которых сидела лицом к угасавшему дневному свету и штопала носок рослая женщина в таком же зелёном жакетике с нашивкой, как все в камере, с гладко зачёсанными назад тёмными волосами, падавшими на её белую шею траурной скобкой. Александра поняла, что это старшая по камере, или, как её официально именовала администрация, старшая дневальная. Позже Александра узнала её имя: Тамара Валентиновна. Так, по имени и отчеству, во всей камере называли только её одну.
Тамара Валентиновна повернулась к подошедшим, услышав их шаги, и подняла свой взгляд на Александру. Та от удивления на миг задержала дыхание: такой неожиданной показалась властная сила, которая исходила из чёрных, проницательных глаз этой незнакомой женщины с бледным, осунувшимся лицом. Она как будто хотела заглянуть в самую душу Александры и на самом деле что-то там разглядела. Спустя несколько мгновений выражение лица Тамары Валентиновны смягчилось, взгляд потерял выразительность, и тогда она стала похожа на самую обычную бабу своего возраста, с вполне заурядной внешностью: довольно массивная нижняя челюсть, нос с утолщением-"бульбочкой" на кончике, тёмные волосы, разделённые прямым пробором и свободно падавшие на плечи, ещё без признаков седины... Александра с удивлением осознала, что старшая по камере лишь недавно перешагнула тридцатилетний рубеж и намного моложе её самой. Впрочем, и почти все остальные женщины, находившиеся в камере, тоже были моложе её...
- Как зовут? - спросила Тамара Валентиновна негромким, хрипловатым голосом.
Александра поняла, что вопрос относится к ней, и с готовностью ответила.
- Статья?
- Сто пятьдесят девятая.
- Срок?
- Восемь лет.
- Значит, через четыре года сможешь выйти по УДО, если к тебе не будет претензий.
Тамара Валентиновна снова повернулась к окну, возобновила свою работу и добавила равнодушно:
- Оксана, расскажи ей про здешние порядки.
Девушка повела Александру назад, к её месту возле самой двери. Со всех сторон на Александру смотрели женщины, сидевшие на койках.
- Сколько же здесь народу? - спросила Александра.
- С тобой сорок две. Сидят за самое разное: многие за наркотики, немало за воровство и грабёж, есть и за убийство. Ты, главное, не бойся. Здесь не так, как в мужской зоне: живём не по понятиям.
Вдвоём они подошли к той двухъярусной кровати, где Александре было отведено место наверху. Оксана села на нижний ярус, рядом с миловидной женщиной средних лет с копной пушистых каштановых волос и яркими синими глазами. Эта новая соседка, похожая на большую, ласковую кошку, приветливо улыбнулась Александре, но той почудилось в этой улыбке что-то нехорошее, лживое.
- Садись и ты, - сказала Оксана Александре. - Лиза не против. Так ведь, Лиза?
Лиза закивала и заулыбалась ещё слаще.
- Прежде всего, никаких запрещённых предметов, - начала объяснять Оксана. - Ни ножей, ни бритв, ни карт, ни денег, ни духов, ни мобильников. Если что-то найдут, то отвечать придётся не только тебе, но и старшей. И потому она первая с тебя спросит. Если сама чего-то не заметит, то ей донесут твои же соседки, можешь не сомневаться. Баня раз в десять дней. Вон там, в санузле, есть умывальники с раковинами, можно постирать бельё. Но не вздумай мыть голову. Если увидят с мокрыми волосами, наложат взыскание. Можешь попасть в штрафной изолятор, а это значит, что не будет УДО...
Оксана ещё многое успела рассказать Александре про камерные порядки до того, как пришла пора ужина. О том, что указания старшей надо выполнять беспрекословно, что нельзя ругаться матом и шуметь, что все новенькие, не отсидевшие года, обязаны дежурить и заниматься уборкой камеры по графику, но дежурство можно продать за две две пачки дешёвых сигарет...
Александра узнала, что вся её жизнь в предстоящие годы будет идти в строгом соответствии с документом, который висел прямо перед ней на стене камеры возле двери. Это был утверждённый приказом начальника колонии "Распорядок дня осуждённых женщин". В основе течения событий в колонии, непреложного, как вращение Земли вокруг Солнца и смена сезонов, было рабочее время: с 7-30 до 15-30 в первую смену и с 16 до 24 часов - во вторую. Подчиняясь потребностям швейного производства, женщины еженедельно ломали ритм своей жизни: поднимались то в 6, то в 9 часов, обедали то в 12, то в 14, получали час личного времени то в 20, то в 13 часов, отходили ко сну то в 22 часа, то в час ночи.