Борис Наумович. Мне неплохо и в этом гамаке. На верхнем этаже лучше всего селиться художникам, оттуда панорама мира открывается во всей своей необъятной красоте...
Игрунов. Нет уж, пусть лучше Людмила лезет в горные выси, а я человек земной и мне категорически противопоказана высота. Страдаю фобией, я выше второго этажа еще никогда не поднимался.
Пожарник. (Не меняя позы) А мой рекорд высоты -- Эмпайр стейт билдинг, 102-й этаж...
Борис Наумович. Небось, бредит...
Боголь. Скорее, во сне. Еще совсем мальчик, устал от безделья.
Пожарник. Я, к вашему сведению, был на практике в Соединенных Штатах Америки...и мне там очень понравились чернокожие девушки, которые строго соблюдают технику безопасности... Вопрос, который они там задают в первую же минуту знакомства -- есть ли у вас, сэр, гондом? Вот что значит просвещенная западная цивилизация...
Игрунов. Вот вам, пожалуйста, этот сосунок уже побывал в Штатах, тогда как я, не последний на земле художник...
Людмила. Не отчаивайтесь, Роман Иванович, я тоже дальше этой улицы нигде больше не была... Обед готов, прошу коммуну присаживаться. Если пересол, не ругайте, я сегодня влюбилась...
Игрунов. Уж не в пожарника ли случайно?
Людмила. В магазин, который открылся возле вокзала. Там я насчитала 23 сорта колбасы и столько же консервированных овощей и разных приправ...Правда, любовь пока безответная, без денег никто не хочет любить...Издержки рыночных отношений -- баш на баш...
Светлана. (Снимает туфли и подходит к гамаку. Поднимает с земли бутылку вина и смотрит на просвет) Как вы, Борис Наумович, успеваете все так молниеносно опустошать?
Борис Наумович. Бутылка не душа, ей это не страшно...
Все рассаживаются за столом и начинается шумный с репликами и смехом обед... Людмила с тарелкой в руках садится рядом с лежащим пожарником, приподнимает ему голову и начинает кормить с ложечки. Мальчик во фраке подходит к столу, берет пучок зелени и возвращается с ней к роялю. Звучит, бравурная музыка, например, "Марш юных физкультурников"... Боголь обслуживает Софью Петровну, он тоже с ложечки ее кормит...Рубин пытается подняться с гамака, но опять запутывается и чуть не падает. Сгущаются сумерки.
На небе, над самой высокой березой, висит луна. В ее свете тускло отражаются крыши палаток, на авансцене, в гамаке, полулежит Светлана, курит, а возле нее, в коляске, сидит Боголь.
Боголь. Ради Бога, Светик, не заставляй меня мучиться! Ну зачем ты так с этим... Пупкиным, это же меня унижает...А, кстати, куда вы потом с ним пошли?..
Светлана. Не Пупкиным, а Попкинсом, Айваром Попкинсом... Мы никуда с ним не пошли, просто он не мог выйти из-за стола...у него этот...как его, менталитет восстал колом...
Боголь. О, зеброид, до чего мы дожили! И что же было дальше? Впрочем, я не хочу ничего об этом знать (он закрывает ладонями уши, но тут же их отнимает)... Хотя, для познания жизни не грех и эту гадость послушать.
Светлана. Это тебе очень даже полезно, тем более, если ты хочешь переплюнуть в литературе Булгакова...
Боголь. Плевать мне на Булгакова, меня сейчас больше всего интересует Пупкинс, черт бы его побрал...
Светлана. Ты знаешь, что такое зиппер? Ну это такая застежка в одном месте мужского костюма. Даю наводку: она может быть металлической (морщится) тьфу, экая гадость, отдает медью...А бывает пластмассовая. Понимаешь?
Боголь. Что б у тебя язык завязался узлом!
Светлана. Не сердись, сам сказал, что хочешь познавать жизнь. Так вот, тогда у него была пластмассовая молния и ее заело в самый неподходящий момент... Я даже ноготь сломала (рассматривает палец)...
Боголь. (подняв к Луне голову, воет по-волчьи). Шлю-х-а-а-а...
Светлана. Тише, ты, разбудишь Софу! Свою придурошную инвалидку...
Боголь. Я дал ей лошадиную дозу снотворного, а вот твой Пикассо может проснуться.
Светлана. За него я спокойна, он спит и видит себя в Лувре. Вы с ним, между прочим, похожи, как две капли воды: оба во сне и наяву мните себя гениями...
Боголь. А ты все равно шлюха. Как ты могла? Зиппер! (хватается за голову) О, Господи, спаси мя грешного!
Светлана. Успокойся! Там такая длинная скатерть и никто ничего не заметил...А потом, когда у Попкинса произошел весьма бурный оргазм, я пошла в туалет и вымыла руки... Все было проще, чем ты себе это представляешь. (Наклоняется к Боголю, гладит его по щеке) Глупый мой папочка, ты же инженер человеческих душ, а таких простых вещей не понимаешь... Это же прекрасный способ интегрироваться в местную среду...
Боголь. (Сдерживая рвотные позывы) Ты режешь на куски мое последнее сердце! У нас с тобой за плечами столько лет любви...
Светлана. Не смеши, и скажи об этом своей Софочке. Если бы ты меня, хоть вот настолько любил (отмеряет на мизинце меру любви), не побежал бы возобновлять уже расторженный с ней брак. Ты же хотел на мне жениться или я что-то не то говорю?
Боголь. Ну, солнышко, ты ведь знаешь, я в той ситуации по другому поступить просто не мог. Я гуманист, и не в моих правилах бросать на произвол судьбы тяжело больного, беспомощного человека. Это было бы аморально... Все-таки я с ней прожил 20 лет...
Светлана. Ага, тяжело больного! Да она у тебя хлещет вино почище Бориса Наумовича.
Боголь. Но это исключительно из-за ее физических страданий... Утоляет нестерпимую боль в измученном теле...
Светлана. А я вот, утоляя душевные страдания, и во имя интеграции, сделала этому Попкинсу приятное...Ты из-за Софы сгубил лучшие мои годы. Мне было 20, а тебе, старому козлотуру, сколько было? Пятьдесят или сто пятьдесят? И что теперь ты от меня хочешь? Любви, преданности?
Боголь. Умираю, хочу любви и хочу преданности. Я, собственно, у тебя на игле и ты этим злоупотребляешь. Ты мой наркотик, я без тебя не могу, я весь в плотской зависимости...
Светлана. Во-во -- в плотской! А я хочу, чтобы меня любили просто так. Как женщину, а не как очень удобный и безотказный сексуальный станок...(прихорашивается).
Боголь. Перестань, иди ко мне и расстегни мне этот... как его...зиппер...
Светлана. Жди, ты мне еще не купил обещанные итальянские лодочки...
Боголь. Я уже их выбрал в новом магазине, в который влюблена наша Людмила. Софа мне посоветовала черные, лаковые, с золотистыми бантиками...С первого же гонорара -- лодочки твои...Иди, солнышко, ко мне, я поведаю тебе поэму любви и сагу чувственного восторга... Умоляю, слезь с этой чертовой авоськи и перебирайся ко мне...
Светлана. Боюсь, коляска нас двоих не выдержит...Учти, если ты не разведешься со своей Софой, это будет последний твой акт, я лучше буду встречаться с Попкинсом, у него по крайней мере есть деньги и нет жены...
Боголь. (Опять стонет) О, мой зеброид! Шлю-х-а-а-а... Пять самых лучших, самых зрелых лет своей жизни я потратил на эту...ничтожную куклу, на эту абсолютно аморальную бабенку, променял неповторимые часы своего творчества на свидания с этой...с этой безмозглой прости...простипомой...
Светлана. Пианиссимо, мой незабвенный! Это я потратила лучшие свои младые годы на такого бесперспективного писателя... Ты даже отобразить мой настоящий образ не мог в своей последней повести... Сделал из меня какую-то дешевую прости господи, у которой в голове вместо мозгов одна эротика...
Боголь. Да пойми ты простую вещь -- это же собирательный образ. Не мог же я описывать тебя один к одному... Что бы подумали люди?..
Светлана. Не люди, а твоя любезная Софья Петровна...Я давно подозревала, что тебе от меня только и нужно это трах-тарарах. А я могу обойтись без этого, мне важно другое -- душевность, чтобы ты, как вначале, боготворил меня, дул на меня, целовал мои ноги... и все остальные части тела...
Боголь. Только, пожалуйста, потише, проснется художник, черт знает, что может подумать... А насчет душевности, прости, ты порой себя так ведешь, что кажется в тебе не нежное женское сердце, а какой-то чугунный фаллос...