Старик отвлекает меня своей наполовину вопрошающей, наполовину веселой миной, и я вхожу со своим рассказом в штопор. Своим требовательным «дальше?» он возвращает меня на истинный курс.
— Кое-как все уладилось.
— А как выглядела дама? — прерывает меня старик. — Я имею в виду подругу Геббельса?
— Я ее никогда не видел.
— А почему?
— Потому что мне надели «манжеты», причем сразу на следующий день.
Теперь от напряжения старик кривит рот. Жалко, думаю на мгновенье, что я не могу сфотографировать в таком виде. Он же требует:
— Побыстрее!
— Я рассуждал и так и этак, и мне стало ясно, что один человек должен быть информирован о том, какую редкую птичку мы имеем у себя в Фельдафинге, и этим человеком должен быть местный комендант Паттерсон. И тут дело стало совершенно неуправляемым.
— Дальше! — настаивает старик.
— Он сразу же встал, подтянул за ремень брюки сзади и спереди, типичный способ привести себя в порядок. К этому он заявил, ухмыляясь: «I'll investigate her immediately!»[38]
Теперь я полностью выдерживаю паузу, чтобы старик в достаточной мере смог представить себе сцену. Я бы с удовольствием изобразил бы все это для него в лицах.
— И он это сделал? Я имею в виду, отправился ли он к даме?
— Сразу же — в джип — и «почта ушла!»
— С тобой?
— Один.
— И что было дальше?
— Я слышал, что он ввалился в… считай, что на допрос!
— Но об этом ты узнал только позднее?
— Так и есть. Сразу же — это значит в тот же день — меня посетили оба офицера Си-ай-си. Мне было сообщено, что мне придется поплатиться — обязательно!
Старик снова делает глубокий вздох:
— Теперь я сгораю от любопытства.
Я и не думаю сразу же продолжать рассказ. Мурыжить старика — должно стать методом. Так что я говорю:
— От длительных разговоров у меня уже пена во рту. Не выпить ли нам сначала чего-нибудь?
Старик поднимается на ноги и говорит:
— Извини, а что мы будем пить?
— Что, если твое хорошее виски? Но и пиво было бы неплохо.
— Итак, виски!
Я достаю рюмки, а старик бутылку. Мы едва сделали по первому глотку, старик еще не сел, а уже просит:
— Итак, дальше!
— Я подумал: четвертовать они меня не могут, с расстрелом также ничего уже не выйдет. Я сам сгорал от любопытства. Короче говоря, когда на следующий день после обеда я вернулся домой, все двери у меня были открыты, все в моем жилище было перевернуто. Я сказал себе: «Ну и что!» Потом мне понадобилось спуститься в подвал, потому что не включался насос, и там дверь подвала была взломана, а канистра с бензином пропала.
Старик бурчит что-то непонятное, затем он спрашивает:
— Ну и?
— В ней был красный бензин!
— Понимаю! Подстроено американцами!
— Как бы не так — подстроено! Я получил бензин по всем правилам с квитанцией и запросом за подписью Паттерсона в «моторном пуле» рядом с клубной виллой.
— Значит, все было в порядке?
— Как бы не так! На следующее утро я был арестован, по-настоящему, со всеми прибабахами: четыре человека с карабинами на боевом взводе и один из берлинских парней с курчавыми волосами, присутствовавший для контроля за акцией и нахально скалившийся. Я узнал, что обвиняюсь во владении собственностью американских вооруженных сил, в соответствии с решением контрольного совета параграф такой-то или как это тогда называлось. Я, идиот, думал, что так легко дело у них не пройдет. У меня же в кармане был листок с требованием на этот бензин, подписанный Паттерсоном.
— Ну и?
— Я его предъявил, но парень схватил его и разорвал!
— Тс-тс! — произносит старик.
— Вот так! Сначала я попал за решетку, а затем в Старнберге было проведено настоящее заседание военного суда.
— Я этого не понимаю, — перебивает меня старик, — они же ничего не могли тебе сделать, автомобиль ты имел как полицейский начальник, то есть это был, так сказать, служебный автомобиль?
— Точно. Я должен был быть мобильным: каждый день перемещаться бесчисленное число раз туда и сюда между лагерем для перемещенных лиц и ратушей, и каждые пять минут сложные проблемы.