Тот самый Ангелов, голос которого срывался в пронзительный визг, когда акулу вытаскивали на верхнюю палубу, теперь терпеливо и мягким голосом объясняет обоим ученикам тонкости изготовления миниатюрных моделей парусных кораблей в бутылках. Все трое сосредоточенно заняты крошечными моделями кораблей. Вот и объясните мне природу людей.
На фильм я не пошел. Чтобы стряхнуть оцепенение, которое грозит охватить меня, я заставляю себя сделать записи в дневнике. Когда старик стучит в мою дверь и спрашивает: «Я мешаю?» — я кричу:
— Входи же. Я как раз собирался закончить. Ну, как фильм?
— Не на мой вкус. Я бы охотнее посмотрел кинокомедию. Расовые проблемы можем увидеть в натуре и в Дурбане.
— Мне в голову пришло кое-что смешное после того, как ты рассказал мне о твоей акции с хрустящими хлебцами, — говорю я старику, когда мы перебрались в штурманскую рубку.
— И что же было смешным?
— Я же тебе рассказывал, что не все мои немногочисленные друзья сообразили, что я почти полгода отсутствовал. Даже хуже: за это время они изрядно попользовались моей собственностью.
— Тс-с, — произносит старик и бормочет: — Давнишний печальный опыт. Но я здесь не вижу ничего смешного!
— Подожди! В качестве стартового капитала для обеспечения средств к жизни у меня было полцентнера[42] сахара.
— Как ты его раздобыл?
— Добрый Бонзо, коллега по издательству, для которого мы хотели достать мебель, — вспоминаешь?
— Да, — говорит старик и кивает, — ваша карнавальная встреча с американскими танками.
— Да, этот. Итак, Бонзо предполагал, что его жена Беле с маленькой дочкой находится где-то в Тюрингии. Это была в то время своего рода ничейная земля. Американцы, правда, оккупировали эту местность, но затем ретировались, и вместо них туда должны были прийти Советы. И как раз в эту брешь в этот момент мы и хотели проникнуть и вызволить Беле с дочкой — чистейшей воды бред!
— Очевидно, можно сказать и так, — говорит старик сухо. — Что за автомобиль был у вас?
— Старый дребезжащий «DKB». Не намного лучше, чем газогенераторный, работающий на дровах. Мы, естественно, не подумали о том, что почти все мосты были взорваны, и нам пришлось кое-где и кое-как взбираться вверх на крутых сельских дорогах, а преодолев подъем, снова спускаться. И, естественно, мы не нашли Беле и ребенка. Она, как мы узнали позднее от нее самой, двинулась на телеге на юг.
— Приличная путаница в те времена, — задумчиво замечает старик.
— Но — вот теперь начинается самое интересное: мы нашли заброшенный завод, сахарный завод. И в одном сарае, к которому вели железнодорожные пути, находилось большое количество заполненных мешков с сахаром. Жалко, что мы могли загрузить не больше двух пятидесятикилограммовых мешков, это, в сущности, было уже слишком много для нашего «DKB». Каждый раз, когда нам приходилось преодолевать крутой подъем, мы надрывались. Иногда после трех разбегов нам с трудом удавалось сделать это на первой передаче, и таким образом мы добрались вместе с грузом живыми до Фельдафинга.
— И там ты питался затем только сахаром?
— С чего ты это взял? Сто фунтов сахара — это же целое состояние! И так как я опасался, что бесценный сахар могут украсть из моего одиноко расположенного в лесу дома в Фельдафинге, то свою половину сахара я отдал в Мюнхене на хранение одной писательской жене — писатель еще не вернулся с войны, — одной пожилой, но еще очень бодрой даме.
Эта история как раз в духе старика. Он смотрит на меня влажными от удовольствия глазами: мошенник небось уже придумывает продолжение этой истории.
— Эта настроенная на благотворительность дама часть сахара обменяла на муку, а затем, как добрая фея, осчастливила всю свою родню и соседей сладкой выпечкой.
— Вероятно, она подумала: чужое добро впрок не идет — или лучше сказать: не должно идти впрок, — говорит старик, заходясь от смеха, — сто фунтов сахара! Да за это ты мог бы купить черт знает что!
— Я знаю одного человека, который с этого начинал. Известный антиквар. При нацистах эмигрировал в Америку, а затем вернулся в Германию уже американским солдатом. Он, правда, не имел сахара, но зато привез целые блоки сигарет «Лаки страйк». А так как он не курил, то обменивал их на книги или картины. Это мог делать любой, потому что в то время сигареты пользовались невероятным спросом. На этом он и основал свое состояние.
— А почему ты сам не воспользовался сахаром?
— Я думал о ценах на черном рынке, о меновых тарифах и чувствовал себя, имея сахар, как набоб, как человек, имеющий накопления. И к тому же еще моя большая плоская четырехугольная банка провианта для подводников: бычьи языки! Бычьи языки в мадере. Я открыл бы эту консервную банку, вероятно, только умирая с голоду.